Если буду жив, или Лев Толстой в пространстве медицины

Тема целомудрия, утрата которого решительно меняет нравственный облик человека, занимает важное (пусть не всегда явное, нередко затаенное) место в духовных поисках Толстого и, соответственно, в его творческих замыслах. Указание на это встречаем в планах романа «Четыре эпохи развития». Мы хорошо знаем трилогию, начатую первой толстовской повестью «Детство», но за «Отрочеством» и «Юностью» предполагалась еще «Молодость». В наметках к роману находим: «Я узнаю различие полов, порывы сладострастия», «потеря невинности».

В начале 1853 года, между «Детством» и «Отрочеством», Толстой занят рассказом «Святочная ночь», который остается незавершенным. В рукописях название несколько раз сменяется: от прямолинейно ударного «Бал и бордель» до несколько назидательного «Как гибнет любовь». Определение «святочная» несет оттенки понятий «праздничная», «радостная», даже «умиленная» (святки – праздник, «святочный рассказ» – как литературный жанр). Но для героя толстовского повествования, прекрасного мальчика с светлыми мечтами и благородными побуждениями, «совершенного ребенка душою и телом», святочная ночь оборачивается трагедией: бывалые светские люди везут его с бала в бордель, где их стараниями и к их удовольствию «мальчуган потерял свою невинность».

То, что для светских приятелей – привычное житейское дело, ощущается юношей как утрата лучшего своего я, прощание со светлыми мечтами: «Он вспомнил чувство невинной любви, которое наполняло его грудь волнением и неясными желаниями, и понял, что время этой любви невозвратимо прошло для него».

В «Записках маркера» – они пишутся почти следом за «Святочной ночью» – снова сцена, когда героя рассказа, доныне невинного, приятели везут к женщине, а, возвратившись, весело поздравляют (по выражению рассказчика-маркера) «с посвящением ли, с просвещением ли, не помню уж хорошенько». Не радуется произошедшему лишь сам «посвященный»:

«– Вам, – говорит, – смешно, а мне грустно. Зачем, – говорит, – я это сделал…

Да как зальется, заплачет».

И десятилетия спустя, в «Крейцеровой сонате», где Толстой во всю мощь своего голоса выскажет свое отношение к тому, что когда-то, в первой дневниковой записи обозначил как «следствие раннего разврата души», герой повести Позднышев, убийца жены, поведает о первом падении: «Помню, мне… сделалось грустно, грустно, так что хотелось плакать, плакать о погибели своей невинности, о навеки погубленном отношении к женщине».

Рассказ «Святочная ночь», кажется, не автобиографичен. Но потрясение, вызванное «посвящением», потрясение именно такое, какое переживают герои его рассказов, пережито самим Толстым. Известно его исповедальное признание в беседе с близким другом: «Когда меня братья в первый раз привели в публичный дом, и я совершил этот акт, я потом стоял у кровати этой женщины и плакал!..»

Илья Львович Толстой, сын, вспоминает:

«Я не забуду того, как один раз в Москве он сидел и писал в моей комнате за моим столом, а я невзначай забежал туда, чтобы переодеться.

Моя кровать стояла за ширмами, и оттуда я не мог видеть отца.

Услыхав мои шаги, он, не оборачиваясь, спросил:

– Илья, это ты?

– Я.

– Ты один? Затвори дверь. Теперь нас никто не услышит, и мы не видим друг друга, так что нам не будет стыдно. Скажи мне, ты когда-нибудь имел дело с женщинами?

Когда я ему сказал, что нет, я вдруг услыхал, как он начал всхлипывать и рыдать, как маленький ребенок. Я тоже разревелся, и мы оба долго плакали хорошими слезами, разделенные ширмами, и нам не было стыдно… Такие слезы шестидесятилетнего отца не забываются даже в минуты самых сильных искушений».

Отрывок повествует как раз о времени создания «Крейцеровой сонаты». «Рассказ о любви плотской», – обозначит автор тему повести.

Вспоминая о своем падении, герой повести объясняет: «Я пал потому, что окружающая меня среда видела в том, что было падение, одни – самое законное и полезное для здоровья отправление, другие – самую естественную и не только простительную, но даже невинную забаву для молодого человека».

Потеря целомудрия – одно из самых ранних и потому самых значимых разрушений, которое вносит в душу человека общество, безнравственное по ложным убеждениям и привычкам. С потери целомудрия начинается цепная реакция разрушения нравственности вообще (падение – «не шутка, а великое дело», отныне он «испорченный навсегда человек», говорит о себе герой «Крейцеровой сонаты»). Эта мысль, завязавшись на первой странице толстовского дневника, в пробах раннего рассказа, уже не оставляет творчество Толстого.