Если бы мы знали

Я была не в настроении выслушивать папины истории о Божьем плане и о том, что на все есть своя причина; он постоянно рассказывал нечто подобное. Я не верила, что Бог волшебным образом повернул машину Люка к моему дому или ниспослал на меня жажду в нужную минуту. Как будто ему заняться больше нечем.

Я устала молиться, плакать и гадать, могла ли я поступить иначе. Мне нужны были ответы: существенные, настоящие, ощутимые. Мне нужно было действовать, не сидеть на одном месте. Мне нужно было, чтобы папа ушел. Я понимала: если он выдаст еще хоть одну слащавую проповедь, я закричу.

– У меня нет сил разговаривать, – сказала я. – Давай утром это обсудим?

Он меня обнял.

– Конечно. Я тебя разбужу, если мама позвонит. – Он поцеловал меня в лоб. – Ты поступила правильно. Но мне жаль, что тебе пришлось увидеть этот кошмар. – Он похлопал меня по ноге. – Давай и дальше обсуждать такие вещи, ладно?

– Ладно, – прошептала я.

Он вышел из комнаты. Несколько секунд спустя я услышала, как закрылась дверь его спальни. Я подождала еще немного: открылась и закрылась. Еще какое-то время я ждала, внимательно прислушиваясь к каждому шороху. Когда стало ясно, что папа не собирается выходить в коридор, я на цыпочках спустилась на кухню.

И выглянула в окно.

Машина Люка стояла на том же месте.

В доме было тихо. Я подошла к входной двери и осторожно ее приоткрыла. А потом выбежала на улицу и тихонько открыла машину Люка со стороны водителя. И села за руль.

Мне в нос тут же ударил резкий запах, но не рвоты, а лимонов и свежескошенной травы. И пассажирское сиденье, и приборный щиток были вычищены – на них не осталось ни пятнышка. Вот как папа провел время «наедине с Богом»…

Я ощутила укол совести. Да, папа не лишен недостатков, но все равно он очень хороший человек. Как это на него похоже: сделать добрый поступок и никому ничего не сказать. Возможно, в последнее время я чересчур к нему строга?

Я огляделась. В остальном салон выглядел не особенно опрятно. В держателе для чашки стояла початая бутылка энергетика, из кармашка дверцы пассажира торчал пустой пакет кукурузных чипсов.

В салоне не нашлось ничего необычного. Провода, зарядки, наушники. В глаза бросился тюбик помады. Я его взяла и покрутила. Темно-красная. Вполне во вкусе Эмори. Я насчитала три запечатанные упаковки мятных конфеток и одну полупустую.

За пассажирским сиденьем я заметила синий листок, точнее, конверт, подписанный большой буквой «Э». Я перевернула конверт. Люк его не запечатал. На мгновение я даже пожалела об этом.

Я выпрямилась и выглянула в окно, проверяя, нет ли кого на улице. А потом открыла конверт и достала письмо.

В центре листа было нарисовано маленькое белое сердечко, и его обрамляли строчки, написанные неуклюжим мальчишеским почерком:

Эм!

Я тебя люблю. Я люблю смотреть, как ты репетируешь. Люблю наблюдать за тобой, когда ты болтаешь с друзьями. Люблю твою привычку теребить волосы, когда ты волнуешься, люблю, когда ты смотришь на меня так, будто для тебя нет никого важнее. Люблю, когда ты надеваешь мою куртку. Люблю слышать, как ты кричишь мое имя с трибун. Люблю наши «спокойной ночи», и мне не терпится пожелать тебе «доброго утра».

Выпускной. Дипломы. Наша поездка.

Люк

P.S.: Извини. Для дня 281-го получилось длинновато. Можешь перефразировать.

Он ее любил. Это было очевидно. Это чувствовалось в его голосе. В словах, в их сочетании, даже в пробелах между ними, как бы странно это ни звучало.

А теперь он умер, и душа у меня болела – не из-за того, что мне пришлось увидеть, а за Эмори. Люк умер в машине перед моим домом, у фонаря, на руках моего папы. А Эмори все это время была совсем рядом, за углом.

Меня терзало то, что его нашла именно я. Это не я должна была держать его за руку в последние минуты. А она.

Я открыла дверцу машины, и меня вырвало на тротуар.

Эмори

День 281-й, осталось 156

К шести утра врач успела трижды выйти к нам в приемную с новостями о состоянии Люка. В первый раз она сказала, что они бросают все силы на то, чтобы залатать разрыв селезенки. Что обещать что-либо пока рано, но они делают все, что могут.

Во второй раз она доложила, что Люк сражается за жизнь, но потерял много крови. Она попросила его родителей подписать разрешение на переливание крови, и мистер Калетти подписал бумагу и вернул ей. Она предупредила, что даже если Люк переживет операцию, нельзя будет оценить, насколько сильно поврежден его мозг, пока он не очнется. «Он много времени провел без кислорода, – медленно произнесла она. – Но мы не знаем, сколько».