Если любишь…

Серега, не обращая внимания на Витьку, ходил по комнате, хотелось что-нибудь сломать или разбить. Ребята там, у памятника, ждать будут. Собирались сегодня устроить выход по большой программе. Во-первых, зайти познакомиться с невестой Языкова, бывшего сержанта, проводника служебно-розыскной собаки, потом надо было съездить в больницу, навестить Кумыкова. Борька Кумыков, по прозвищу Шляпа, после службы пошел в милицию и на днях, как писали в городской газете, «вступил в схватку с вооруженным преступником». Преступника Шляпа задержал, может быть, того самого, за которым бегал во время учебных тревог на границе, да вот в больницу угодил. А дальше ребята рассчитывали съездить в парк, сходить в кино, а вечером дискотека. Все рухнуло. Прождут, поругают и с опозданием вдвоем поедут к невесте Языкова. И Шляпа обидится. Э-эх! Серега махнул на все рукой и заглянул на кухню.

— Мэ-эм, рубаху мою рабочую выстирала?

Мать хлопотала возле стола, что-то про себя напевая.

— Зачем тебе сегодня рубашка?

— Да вон… Витька пришел Юдин, на работу вызывают.

— Праздник ведь. А ты и не завтракал, да и рубашка еще не глажена.

— Праздник… Праздник… — проворчал Серега. — Сойдет и неглаженая, не в театр. Молочка попью и пойду.

Он вернулся в комнату. Витька дремал, запрокинув голову на спинку стула, и тихонько всхрапывал. Серега ткнул его в плечо.

— Ну ты и резкий парень, насчет поспать. Домой давай…

— А-а… — Витька очумело вытаращил глаза. — Чево?

— Домой, говорю, иди. Отсыпайся.

— Угу, сейчас. — Юдин даже не встал, а как-то осторожно слез со стула и, уже боком протискиваясь в дверь, спросил: — Идешь?

— Куда же деваться-то?

— Ну и хорошо. А мне сменный ваш сказал, что, если ты не согласишься, к Афиногенову зайти, да уж больно далеко до него топать. — Серега даже присел от такой подлости соседа. А Юдин прикрыл дверь, резво простучал каблуками по веранде и крыльцу и клацнул, как автоматным затвором, щеколдой ворот.

Первым делом Серега зашел на печь. Печь гудела и вздрагивала всем своим кирпичным телом, дышала нестерпимым жаром, выбрасывая из своего чрева протуберанцы белого пламени. Жидкий металл бунтовал, но его укрощали плавильщики — друзья Сереги по работе. Нравилось Панову это огненное дело. Нравилось даже тем, что работают плавильщики в три смены, спокойнее, настроение было какое-то углубленно-философское. Вспоминалась граница, дозоры, в которых о многом думалось, мечталось. Нравилось Сереге и то, что их работа была уважаема всеми на заводе — горячая сетка, вредность — все это оценивал рабочий цеховой люд, и отношение к плавильщикам было особое. Даже в столовой они шли без очереди, всем было известно: у плавильщиков перерыв маленький.

Меж собою плавильщики жили дружно. Да и то: не было среди них тунеядцев, сачков, на печи все видно — кто ты и что ты. Только Колька Маркин, парень годами за тридцать, держался всегда особняком, за что, наверное, и получил прозвище Сектант. Маркина недолюбливали, и больше всего за то, что как-то болезненно он относился к деньгам. Зарплату в кассе получит — обязательно пересчитает, аж пальцы подрагивают, противно ребятам смотреть. Плавильщик деньги не считает. Плавильщик — трудяга, не деньги он ищет в своей работе, а самого себя. Так вот.

Сейчас Сектант угрюмо бросал лопатой в печь шихту, хотя, как определил Панов, особой нужды в этом не было — металл не кипел, печь работала ровно. Впрочем, Маркина можно было понять: собрался уезжать, пришел отпрашиваться, а его до прихода подмены заставили работать.

Серега недовольно покосился в сторону Сектанта и показал ему, скрестив руки над головой, — шабаш!

— Явился. — Маркин, бросив лопату на кучу шихты, подошел к нему.

— Пришел, скажи «спасибо», — резонно возразил Панов. — Идем переодеваться. — Серега махнул свертком, в котором была чистая рубашка, в сторону раздевалки. Сектант кивнул: понял.

По раздевалке плавильщиков плавал теплый туман. В душевых уже недели две барахлил кран горячей воды, и из щелястой двери сквозняком несло пар.

Серега раздевался медленно: к работе, считай, приступил. Маркин спешил. С ходу сбросив войлочную куртку, сел на стул разуваться. «Ишь как торопится, — отметил про себя Панов. — Говорят, даже плохой отдых лучше хорошей работы, а тут — Англия».

— Мы едем, едем, едем… — спел он. — Что, в далекие края, а, Николай?

— Да вот, в Англию еду… — Маркин, сопя, зацепив носком за пятку, стягивал с ноги валенок с железной подошвой. — Черт их дери, последний раз надевал эти колоды. Все, прощай, батрацкая жизнь.

— Ну уж и прощай, — заметил Сергей. — Из отпуска вернешься — и опять к печи.

— Не-ет уж, баста. Куплю машину, дачу, как белый человек заживу, — он снял футболку и остался голым по пояс. Под левым соском и на поясе справа Серега разглядел татуировку: цифры, латинские буквы и еще какие-то знаки. Что-то знакомое показалось Панову в этих синих надписях, но что… Серега так и не определил, спросил:

— Что это у тебя на пузе-то? Раньше, кажись, не было.

— А-а… — Маркин, как показалось Сереге, вроде бы с испугом прикрыл татуировку, но тут же отнял ладонь от груди. — Да так…