Читаем Если нет полностью

«Набоков писал, как известно…»

Набоков писал, как известно,В одной из своих повестей,Что мир – это страшное место,Где мучают толстых детей.Но сколько весенних потоков,Разливов и солнечных стрел,Которые тот же НабоковС такою же страстью воспел!Но скопище тайных пороков,Трясин непролазных и льдин,Которые тот же Набоков —И, Господи, он ли один…Но пытки! – но дачное лето,Но войны! – но дождь и лото —Не выбор, не то или это,Но именно это и то.
Мне в этом и видится почерк —Соседство в едином умеРаздувшихся мартовских почекИ почек, отбитых в тюрьме.В раю размещенная зона,На прахе расцветшая сныть,Где можно от диапазонаСкорей, чем от частностей, взвыть.Люблю неподвижную водуС внезапною дрожью рябой,Люблю не тебя, не природу,А бездну меж ней и тобой.Я нужен, чтоб чувствовать чужестьИ холить ненужность свою,Бездушия общего ужасИ милость на самом краю.Мне нравится это соседствоСиянья и черных теней,
Бесправного сладкого детстваИ смертности гордой моей.Мне нравится эта утроба,И блики, и темное дно,Тот выбор, где выберу оба,А все выбирают одно —И весь этот космос разъятый,Разбитый на сотни частей,Где пахнет вербеной и мятойИ мучают толстых детей.

«Недолгий гость, ценитель пришлый…»

Недолгий гость, ценитель пришлый,На всякий вид, любой пустякПривык смотреть я как бы трижды:Так, сяк и еще вот так.Вот дождь и мокрая веранда,Гроза апрельская прошла,
И луч проклюнулся, и ладно —Я здесь, и жизнь еще прочна.Второй же взгляд – всегда из бездны,Куда стремится жизнь моя.Всегда железны, всегда изрезаны,Всегда облезлы ее края.Всегда соседствовали с раемВокзал, изгнание, развал…Что ж, мы не знаем? Всё мы знаем.Еще не жил, а это знал.Как тот, кто страждет высшей мукой,В несчастье помня счастья дрожь, —Из зыбкой старости безрукойСмотрю на двери, ветви, дождь.Взгляд отвращенья и упрашиванья,Каким на небо смотрит дно,Всегда его и прихорашивая,И ненавидя заодно.
А третий взгляд – как бы выныриваяИз унижений и пустот,И мир, как музыка виниловая,Вернется тот же, но не тот.На капель топот, листьев шепот,На все, что дышит и дрожит, —Смотрю теперь сквозь адский опыт,Что в полсекунды пережит.Ни вечных слов, ни вечных звезд нет.Есть вечной глины вечный пласт.Чуть отлучишься – все исчезнет.Чуть отвернешься – все предаст.Вот почему на первом ночлегеВ моем бессмысленном побегеСмотрю на лес при первом снеге,На снег и на тебя, мой свет, —Со смесью ненависти, негиИ благодарности… но нет.

На мотив Некрасова

Перейти на страницу:

Все книги серии Весь Быков

Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология
Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

Сексуальная революция считается следствием социальной: раскрепощение приводит к новым формам семьи, к небывалой простоте нравов… Эта книга доказывает, что всё обстоит ровно наоборот. Проза, поэзия и драматургия двадцатых — естественное продолжение русского Серебряного века с его пряным эротизмом и манией самоубийства, расцветающими обычно в эпоху реакции. Русская сексуальная революция была следствием отчаяния, результатом глобального разочарования в большевистском перевороте. Литература нэпа с ее удивительным сочетанием искренности, безвкусицы и непредставимой в СССР откровенности осталась уникальным памятником этой абсурдной и экзотической эпохи (Дмитрий Быков).В сборник вошли проза, стихи, пьесы Владимира Маяковского, Андрея Платонова, Алексея Толстого, Евгения Замятина, Николая Заболоцкого, Пантелеймона Романова, Леонида Добычина, Сергея Третьякова, а также произведения двадцатых годов, которые переиздаются впервые и давно стали библиографической редкостью.

Дмитрий Львович Быков , Коллектив авторов

Классическая проза ХX века

Похожие книги