Есть!

Евгения с вечера одолевала его звонками – как всякая женщина (писательница или нет, тут не важно), она чувствовала, что Владимир больше не с ней, он больше – не ее. А Владимир жил теперь как зритель фильма, где субтитры опережают действие, – он всегда точно знал, что скажут окружающие и что они сделают. Все чаще он мечтал о том, чтобы бросить всех своих женщин и уйти не то робинзоном, не то робингудом в густой лес, к берегам пустынного острова.

Катенька между тем с каждым днем давала ему все больше творческих советов:

– Как-то мало у тебя сказано о прошлом этих дамочек! Про родителей, семью нет совершенно ничего. Будто они обе выпали из машины времени!

Владимир вынужденно соглашался и той же трудовой ночью подробно описывал прошлое героинь. У главной придумались прекрасные родичи – старообрядцы-неофиты из деревни Пенчурка. Второстепенной пришлось довольствоваться разведенными работягами, вяло допивающими свой век на заводской окраине.

В другой раз Катенька возмущалась отсутствием секса в романе – прямо как на первом советско-американском телемосте:

– Это даже неприлично – быть таким целомудренным!

И пихала его интимно розовой пяткой. Пришлось украшать текст постельными виньетками, до той поры в романе не предусмотренными.

Наконец, Катенька явилась на свидание к рукописи с таким торжествующим лицом, что Владимир заранее впал в отчаяние – что еще могла предъявить ему самозваная критикесса, которую он зачем-то слушал?

Катенька предъявила собственную рукопись – повесть, красиво распечатанную на цветной бумаге. Только Бог всемогущий знал, как не хотелось Владимиру читать эти цветные листочки, загаженные сотнями черных буквяных жуков. Но у него не было выбора.

– Твоя мама уже прочла, – сообщила Катенька, – сказала – чистый восторг!

Катенька была не без таланта. Не совсем то есть бездарная, но и недостаточно одаренная – ей отвесили способностей ровно столько, чтобы плодить вирши к школьным праздникам или заливать газетные подвалы проблемными статьями. И то и другое получается у таких людей на ура, а для всего остального нужно иное. Здесь требуется то, что было у Евгении, то, что, смел думать Владимир, есть у него самого. То, без чего не спасет самая прекрасная техника, самый острый глаз, самый отточенный язычок. То, что делает писателя – писателем, а не просто лауреатом литературных премий. То самое, за что Владимир особенно любил Евгению – и от чего отказался теперь из ревности и страха разоблачения.

– Мило, но не думаю, что это надо печатать, – сказал Владимир, возвращая цветную макулатуру Катеньке.

Она вспыхнула, разорвала неловко первый лист, потом, всхлипывая, второй. Так маленькая девочка неохотно рвет тетрадку для домашних работ, надеясь до последнего, что мама ее остановит.

Владимир не останавливал Катеньку – зачарованный, он смотрел, как его вторая героиня ревет и рвет листы.

Часть третья

Сейчас я сварю тебе такой супчик, который ты будешь помнить до конца своих дней!

Вильгельм Гауф

Глава двадцать первая,

в которой читателя наконец-то познакомят с правилами. И с родителями