Таким образом, некоторая ирония принятия научной позиции в вопросе человеческой нравственности состоит в том, чтобы согласиться с невозможностью специфической научной нравственности. Миф о человеке как рациональном, утилитарном и направляемом свидетельствами существе очень напоминает миф о
Наука сильна и важна, поскольку она представляет собой набор институциональных практик и инструментов мышления, позволяющих нам, квазиученым или интеллектуалам, выйти за пределы своего непосредственного восприятия. Мы можем понять, что Земля вращается вокруг Солнца, допускаем, что эта прекрасная конструкция может быть результатом работы слепого часовщика, а человеческое мышление, в очень важном аспекте, можно привести к набору биологических процессов. И это позволяет нам взять верх над своей хорошо развитой интуитивной психологией. Я присоединяюсь ко многим другим в своем убеждении, что более точное знание о нас самих и нашем мире позволит нам сформулировать – а может быть, и реализовать – новые этические обязательства, способные привести нас к более качественной жизни и более справедливому устройству мира.
Однако не стоит упускать из виду, что наука не способна освободить нас от нашего собственного хорошо развитого сознания. Желание построить более справедливую и мирную жизнь само по себе представляет собой эмоциональное, сугубо иррациональное устремление, основанное на приверженности идеям человеческого достоинства, свободы и благополучия. Эти идеи мы – в усеченной и теологически минималистской форме – унаследовали от культурных и/или религиозных традиций, в которых мы были рождены. В своей самой новой, либеральной итерации эти идеалы достаточно странны – к примеру, немногие культуры приняли в качестве этических идеалов разнообразие и толерантность – и, кроме того, достаточно далеки от повсеместного признания даже в нашем современном мире.
Так что, пожалуй, нам стоит отказаться от мифа о том, что мы, светские либералы, смогли занять некую нейтральную позицию, в которой и пребываем, свободные от всех верований и предубеждений, и руководствуемся исключительно рациональностью, фактами и ясно понимаемыми личными интересами. Дело не только в том, что светский либерализм, основанный на материалистическом утилитаризме, – это неизбежное мировоззрение человека, который достаточно умен, достаточно образован и у которого не промыт мозг; дело в том, что это мировоззрение сильно мешает нам понимать людей прошлого, представителей других культур и даже самих себя. Признание этого факта вовсе не означает скатывания в постмодернистский моральный релятивизм или, наоборот, отклика на зов фундаменталистов.
Научное исследование, в широком смысле слова, оказалось настолько эффективным с точки зрения получения надежной информации о мире, что попытка всерьез выдвинуть любой другой метод познания как равноценный или даже более эффективный – это извращение здравого смысла. С прагматической точки зрения светский либерализм представляет собой лучшее мировоззрение, которое только мог изобрести человек. И человек, при наличии выбора, будет чаще всего стремиться именно к нему. В любом случае это наша система ценностей, и сама природа постоянно развивающейся человеческой психологии просто не позволяет нам отказаться от защиты человеческого достоинства или гендерного равноправия – и велит, когда это уместно, пропагандировать эти взгляды окружающим. Однако признание ограничений нашего разума позволяет нам пропагандировать и защищать эти ценности более эффективно.
Кроме того, это поможет нам лучше понять, понять с научной точки зрения, суть насилия на религиозной почве, или корни непрекращающихся международных конфликтов, или такие моральные дилеммы, как конфликт между личной ответственностью и свободой воли (в нейробиологическом понимании последней). Наука о нравственности требует от нас, в конечном счете, отказаться от мифа об идеально объективной, «научной» нравственности.
Наука способна к саморегулировке
Алекс Холкомб