В философских трактатах, как, впрочем, и в нетеоретическом религиозном, обыденном и т.д. сознании, любовь считается вершиной нравственного отношения к человеку. Существование морального отношения невозможно без свободы выбора и воли. Но вот опять парадокс: наивысшее проявление морали, а следовательно, и свободы связано с величайшей несвободой - с невозможностью выбрать объект любви и саму любовь. На основе свободного выбора формируется дружба: другом становится тот, кто положительно оценивается, чей образ, душевные качества и поведение соответствуют тем или иным нашим ценностным ориентациям и представлениям. Друг обязательно должен быть хорошим, соответствующим мне. Именно поэтому "скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты". Но иное - в отношении "злой" любви: человек не может выбирать, кого любить, любить или не любить. Любимый дается человеку как данное, как факт жизни, как сам мир. И именно в этом максимально несвободном отношении он максимально проявляет свою человеческую сущность! В таком, казалось бы, частном отношении, как любовь, воспроизводится самое общее отношение человека и мира, ведь и мир не выбирается человеком и все же именно в нем, а не вне его осуществляется свобода как преобразовывающая мир практика, как революционизирующая практика, в которой творится и отношение и его субъекты. Любовь эмоционально преобразовательное отношение, в котором другой принимается полностью, независимо от его качеств и их оценки, принимается как данность, во всем богатстве и несводимости к собственным представлениям и идеалам любящего. "...Любовь оставляет позади себя все те свойства любимого, которые послужили ее возникновению" [1].
1 Simmel G. Das Individuum und die Freiheit. Essais. S. 22.
Ценность любимого выше всех наиболее значимых, самых высоких ценностей, в том числе и моральных. Отношение любви выступает как первичное ("необоснованная и первичная" у Г. Зиммеля) по отношению к ценностному сознанию человека не только потому, что не определяется им, подобно дружбе, но и потому, что лишает ценностные - моральные и эстетические - ориентиры статуса абсолютности, делает их относительными, подчиняет конкретной человеческой связи. В этом смысле вершина морального оказывается преодолением морали, восхождением на новую, более высокую ступень над нравственным, эстетическим и т. п. отношением. Граница морали, так же как и других форм ценностного сознания, очерчивается конкретным, жизненным, реальным, эмоционально-практическим отношением человека к человеку, наиболее ярким проявлением которого выступает любовь.
Любовь не определяется ценностными ориентациями личности именно в силу того, что ее исток и источник - прорыв человека непосредственно к другому человеку в его действительности и конкретности, преодоление отчуждения человека от социальных связей, то есть от общества - от своей человеческой сущности, воплощенной в другом. Это обессмысливает, лишает онтологической основы опосредование человеческого общения ценностными абстракциями, которые, выполняя эту функцию, обесценивают, лишают подлинности и глубины реалии действительной жизни, теряющиеся перед величием ценностных абсолютов.
Любовь, для которой единственно подлинно значимой и определяющей всякий выбор является ценность конкретного, определенного человека, вырывает индивида из системы общепринятых целей и оценок: они становятся относительными, то есть соотнесенными с этим отдельным конкретным человеком и развитием самой любви. Они перестают быть абсолютными, а так как отношение любви не порождает новых абсолютов и не нуждается в них, то человек оказывается в сложной духовной ситуации. С одной стороны, свергнув ценностные абсолюты, он воскресает для ценностного творчества, обогащенного тонкостью и разнообразием эмоционального восприятия мира; он становится самозаконодателем, становится свободным, ибо "сердцу девы - нет закона" (А. С. Пушкин). Но, не будучи отторженным от культуры, он все же оказывается вне закона - блуждающим в одиночку отверженным. В этом проявляется ограниченность любви, связанной с узким, частичным преодолением социального отчуждения - преодолением в рамках единичного отношения. А потому отношения любящего с миром по-прежнему опосредуются абстрактными и отчужденными ценностными ориентирами, лишь лишенными статуса абсолютности. Но это "лишение" весьма существенно.