Этическая мысль

В зеркале любви отражается не только историческая, но и сущностная ограниченность морали в ее современной форме. И преодоление ее в любви оборачивается преодолением самой морали - как отчужденной от действительного бытия человека и от других форм ценностного сознания. Таким образом, отношение любви выводит человека не за рамки отдельной содержательно определенной системы моральных представлений, а за рамки морали как определенного способа существования ценностного сознания.

Связанные с любовью изменения ценностного сознания определяют ее антинормативность: отношение любви не опосредуется абстрактными и абсолютными ценностными структурами, в том числе нормами. В условиях господства нормативных форм сознания это приводит к "извечному" столкновению любящего с нормативной системой общества, к трагичной раздвоенности личности или к "уходу в чувство". Отдельное, локальное преодоление отчуждения человека от другого человека, а посредством этого и от общества, от человеческой сущности приводит к еще большему разрыву с существующим миром и с определенными слоями культуры. Прорыв к сущности оборачивается разрывом с ее исторически ограниченным явлением. Возможно, именно это - главная причина совсем не редкой конечности любви:

Она любовь не может изменить,

Но у любви крадет за часом час [1].

1 Сонеты Шекспира в переводах С. Маршака. С. 45.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К НОРМАТИВНОСТИ

Итак, любовь нередко завершается по-своему печальным для человека и ценностного сознания периодом "постнормативности": нормативности, которая возникает на развалинах чувства и нацелена на самопринудительное признание другого человека высшей ценностью, на фиксацию, консервацию этого отношения, возведение его в ранг абсолюта, на сохранение антинормативной в своей сущности любви с помощью нормы, свергателя абсолютов - через возведение его в абсолют! На этом этапе перед личностью часто встает проблема осознаваемого морального выбора, выход из которого осуществляется на основе признания и низведения до нормы наивысшей ценности любимого и любви (хотя уже само возникновение морального выбора означает, что ценность любимого находится в общем ряду с другими). При этом вся система ценностей ощущается уже не как абстрактная и относительная, а как естественная и близкая. Постнормативность реализуется посредством долга - долга перед прошлым, перед высокой ценностью не другого человека, а самого отношения и состояния любви.

Именно на этом этапе гибели любви формируется ее идеал, противоречиво сочетающий тоску по ушедшему и стремление, тем не менее, вписаться в нормативную систему общества. Поэтому он обвешан конкретно-историческими регалиями, поэтому он безболезненно сочетается и даже включает в себя не только нравственно-эстетические, но даже этикетные нормы. И поэтому же подобный идеал - искаженная, превращенная форма отражения сущности любви.

Впрочем, если в идеале любви не находит отражения ее функционально-ценностное своеобразие, отрицание, критика морали в целом, то в нем отображаются отдельные содержательные моменты, в первую очередь определяемые ролью любви в культуре и в духовной жизни отдельного человека. Среди них "нравственные достоинства" любви, которая способна вырвать человека не только из господствующей ценностно-нормативной системы (что в идеале не отражается), но и из системы узких социально-политических и личных интересов, из системы функционально-ролевых отношений. Именно последнее получает позитивную оценку со стороны морального сознания:

Лишь раб любви, что рвет одежды в клочья,

чужд и корысти, и пороков прочих

Любовь честна, и потому она

Для исцеления души дана [1].

1 Руми. Поэма о скрытом смысле. С. 7 - 8.

В идеале любви, вырастающем и цветущем на ее могиле, утрачивается ценность другого, но возвышается эмоционально-ценностное могущество, культурное всесилие и исходность самой любви: лишь она способна придать смысл и подлинную ценность человеческим деяниям. Нет любви, и все обесценивается: вот чудесная форма отражения того, что все обесценивается, когда есть любовь. Тут, пожалуй, ничто не может сравниться с интеллектуальной и поэтической силой новозаветного гимна: "Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится". В идеале любовь к Богу или к человеку придает смысл деяниям, познанию, моральности, тогда как в любви - другой человек порождает этот смысл, в том числе и смысл самой любви.