Почему я предпочитаю кувалду рапире? Почему считаю, что лучше выражать свои идеи в грубой, агрессивной, вызывающей форме? Да потому, что вижу: когда жизнь берет нас в оборот, это уже не уколы рапиры, не нежные, ласковые прикосновения. Это откровенное безжалостное насилие. Растянутое во времени насилие нищеты, насилие неизлечимой болезни. Безработицы, голода, дискриминации. Это не выплеск агрессии какого-нибудь идиота, который в «Макдоналдсе» открывает огонь из «узи», лишая жизни сорок человек. Это реальное насилие, которое происходит изо дня в день, снова и снова, неслышное, безмолвное, усиленное тысячекратно.
И одного острого словца тут уже недостаточно. Меня лично мало утешает остроумие «Ступенек Капитолия»[247]
, когда они распевают: «Ой, дили-дили, там кого-то убили!»«Пошли вы на хуй, долбоебы!» – вот моя позиция. Идет ли речь о мире или о властях. Когда уже у нас в стране начнут убивать тех, кто говорит правду? (Кстати, почему все те правые, на которых покушались, выжили? Уоллес[248]
? Рейган[249]? Разве в нашем лагере нет снайперов?)В моих шоу 1990 и 1992 годов для «Эйч-би-оу» царила гармония. В 1990-м впервые все так удачно сошлось: сильные стороны моей новой манеры письма стали еще очевиднее, а политическую реальность я оценивал не в пример трезвее. Это еще не «Как глушат культуру в Нью-Йорке»[250]
, но уже заметный прогресс по сравнению с 1988 годом, который тоже был шагом вперед по сравнению с 1986-м.Возможно, одна из причин – только не смейтесь – в том, что и в 1990, и в 1988-м я записывался в Нью-Джерси. Да, поцелуй-ее-там-где-пахнет Нью-Джерси[251]
. Мы все-таки пришли к выводу, что на Западном побережье шоу для «Эйч-би-оу» лучше не снимать. Публика в Калифорнии занята своими проблемами: пойти ли завтра на пляж или в парк аттракционов «Волшебная гора»? В Лос-Анджелесе не привыкли слушать артиста затаив дыхание.Альбом 1988 года «Чем я занимаюсь в Нью-Джерси?» я записал в Парковом театре в Юнион-Сити, а «Опять за старое» 1990 года – в Государственном театре в Нью-Брансуике. Тут меня принимали с куда бо`льшим энтузиазмом, чем на Западном побережье. А несколько сильных, почти шокирующих номеров, созданных к 1990 году, работали на мое новое сценическое амплуа. В одном из них, «Об изнасиловании – с улыбкой», речь шла не столько об изнасиловании, сколько о том, что нам хотят указывать, о чем можно говорить, а о чем нет. В начале 90-х у всех на слуху была политика идентичности; возникали новые языковые коды (с эпицентрами в университетах), ширились запреты на оскорбительные высказывания. «Я уже не знаю, о чем можно говорить», – так я начинал свои концерты. Кому-кому, а комикам постоянно указывают, что есть запрещенные темы, над которыми нельзя смеяться. Я был с этим не согласен.
Возьмем изнасилование. Смешно ли это? А почему нет? Представьте, что Поросенок Порки[252]
изнасиловал Элмера Фадда[253]. Потому что Элмер к нему клеился. И сам этого хотел.Суть ведь в чем: мужчины оправдывают изнасилование тем, что раз женщина вызывающе оделась, значит, сама и спровоцировала. Сама этого хотела.
Помните в новостях: в дом вламывается грабитель и заодно насилует восьмидесятилетнюю бабульку! Зачем? А она была в облегающем халате. Она сама этого хотела!
Понимая, какими мудаками бывают мужчины, я придерживаюсь той мысли, что шутить можно обо всем, даже об изнасиловании. Приведу небольшой отрывок:
Оглядываясь назад спустя годы, я понимаю, что идея альбома «Как глушат культуру в Нью-Йорке» зародилась уже в 1990-м И когда я представил одноименное шоу 25 апреля 1992 года на сцене театра «Фелт форум» (в «Мэдисон-сквер-гардене»), перед 6500 зрителями – результат превзошел все ожидания. Поезд прибыл к месту назначения.