Это небо (ЛП)

— Не-ет, они долго не живут, — фыркаю я.

Он задумывается.

— А ты хочешь того, что живет долго?

Встаю на цыпочки, чувствую, как проминается мокрый песок.

— С тобой — хочу.

— А Рен?

— Ты не понимаешь? — Касаюсь его руки через гидрокостюм. — Нет никакого Рена. Есть только ты.

— Я?

— Ты.

— Почему? Я не… — Лэндон сглатывает. Он смотрит туда, где я к нему прикасаюсь, — почему?

Я не наивна и понимаю, что нам во многом нужно разобраться. Ничего не улажено и не закончено.

У Лэндона есть демоны — возможно, целый шкаф скелетов. Сегодня умерла его мать. Пусть она была наркоманкой, которая его разочаровывала и никогда не поддерживала, смерть — это значительное событие.

А я до сих пор не знаю, к чему иду, зато знаю, что мне надоело останавливаться. Хочу радостей, и обид, и неприятностей. Хочу болезненных отказов и поразительных приглашений. Хочу рисковать. Хочу всего. Хочу стать девушкой, которой была раньше, — той, что запрыгнула в машину, включила музыку и поехала через всю страну. Хочу, чтобы ветер трепал волосы, солнце согревало кожу. Я отказываюсь оставаться в темном душном коконе.

В общем, я переплетаю наши пальцы, встаю на носочки и целую Лэндона.

Я целую его, а восходящая луна отбрасывает на нас серебристый свет, темная вода касается наших ног, вокруг носится пыльный ветер.

Я целую его и пробую холодную соленую воду и слезы, текущие из уголков глаз. Я целую его нежно, отчаянно, словно никогда прежде не целовалась. Я целую его и прикладываю руку к его сердцу, словно присваиваю себе, как бы говорю: «Это мое». А когда он берет мое лицо в теплые ладони и отвечает на поцелуй, я честно говорю:

— Потому что я люблю тебя. 

Глава 24

Джемма

Прошло пять дней.

Хотела бы я сообщить, что все закончилось после того, как я вылила мед Рену на промежность.

Хотела бы я сказать, что после смерти матери Лэндона и Клаудии чувство вины, боль и прежние эмоции улеглись и развеялись.

Хотела бы я сказать, что, когда мы целовались под луной, камера отъехала, грянула музыка и по экрану поползли финальные титры.

Но вы слишком умны, чтобы поверить в такой финал, поэтому я расскажу правду.

Правда заключается в том, что мой смелый шаг в кофейне был равносилен подлитому в костер бензину. Оказалось, кто-то заснял все на телефон. К девяти вечера видео было продано сайту со сплетнями. Остальное и так ясно.

Фотографы разбили палаточный лагерь у дома, хотели хотя бы мельком увидеть девушку, которая задала Рену Паркхерсту взбучку. Появлялись абсурдные заголовки: «Сладкая месть», «Медку, дорогуша? О нет!»

Я невольно стала Глорией Стайнем для всех униженных женщин. Несмотря на мои возражения, Смит и Джули сделали веб-страницу. Теперь я получаю письма от фанатов. Письма от фанатов! Некоторые из них неприятные, но в основном сообщения приходят от женщин, которые благодарят меня за то, что я воплотила в жизнь их фантазии. И это круто.

Еще одно интересное обстоятельство: друг Клаудии, который снимает десятиминутные интернет-ситкомы и привлек приличное количество подписчиков, умоляет меня о сотрудничестве. Вчера во время моей смены он пришел в «Тетю Золу» и отказывался уходить, пока я не скажу хотя бы «возможно». Шесть «Маргарит» спустя, сцепив руки в замок и ползая на коленях, как брошенный жених, он исполнил свое желание. Завтра мы встретимся за кофе и обсудим, что да как. Признаться, я самую чуточку волнуюсь.

То, что фотографы живут на парковке, совсем мне не по душе. Не хочу жить в мире с фотовспышками и неуместными вопросами, появляющимися, как капитошки. Лэндон уверяет, что в любую минуту все сойдет на нет. Джули поддакивает. Она говорит, что танцовщица отправит диснеевскую принцессу в нокаут и люди потеряют ко мне интерес. Надеюсь.

Что же до Лэндона и Клаудии… Как можно простить? Как можно жить с неистовым сожалением? Как можно прощаться, если нет ощущения, что все закончилось? Как можно смириться, что жизнь не ждет знаков препинания и счастливых финалов? Как можно скорбеть и в то же время злиться?

Они до сих пор разбираются.

Каждый день — это борьба.

Иногда Лэндон сердится. Он становится молчаливым, и отстраненным, и таким далеким, что мы будто живем на разных континентах. В такие времена я ползу к нему, бреду по земле и морю, касаюсь его лица и говорю с тенями, пока он не вернется.

Иногда он счастлив, и мы смотрим кино, лежа в постели. Под холодными простынями мы голые. Ноги переплетены. Моя голова лежит у него на плече. Волосы струятся на его сердце. Потом мы готовим острые рыбные тако, включаем музыку и лениво кружим по квартире. Он опускает крепкую руку мне на поясницу. Дыхание щекочет ухо. Мы рассказываем истории, живущие у нас в головах. Мы смеемся.

А иногда он грустит. Он делает записи в дневнике, который начал еще по учебе, а теперь ведет для себя. Он плачет. Он рассказывает о прошлом. А я прижимаю его к себе, целую в щеки, мокрые и теплые от слез. Я не знаю правильных слов, но все равно говорю. Я говорю, что люблю его. Я говорю, что все наладится. Чаще всего он мне верит.