Это случилось в тайге (сборник повестей)

В действительности он уже два дня не видел Элю. Можно было бы зайти вечером в лабораторию, но после встречи на берегу, прерванной Михаилом Венедиктовичем, Генка почему-то стеснялся идти туда. Словно боялся выдать какую-то Элину тайну, поставить в неудобное положение. Почему? Ведь никаких тайн не существовало. Ничего, кроме последней встречи у лодки, когда Эля водила пальцем по бакену и… молчала…

Туман лежал еще очень толстым слоем, и даже с крыльца дома, стоявшего на десятиметровом косогоре, нельзя было глянуть поверх тумана. Генка привстал на цыпочки, как не доросший до края стола мальчишка, старающийся увидеть, что стоит на столе, — не вышло!

— Все одно, что бражная гуща, — сказал за его спиной Матвей Федорович и зевнул. — Ох-хо-хо!.. Однако я думаю, туман вниз пасть должен. Нога вроде ничего, не свербит — значит, наверху погода.

— Закат был добрый вчера, — кивнул Генка. — Да и хватит дождя, ну его! Надоел.

Внизу, в тумане, глухо затарахтел мотор. Матвей Федорович стукотнул по полу деревяшкой, переступая с места на место, и сказал ворчливо, косясь на сына:

— Петька большую лодку берет. На переметы поехал. Гребанет в сем году рыбы Петька, гребане-ет!

Генка поежился то ли от колючих, неспроста брошенных отцовских слов, то ли от утренней сырости. Потом прислушался: сверху, от мыса, донесло длинный свисток — известие о подходе судна к шивере.

— И пошто зря свищет? — пожал, плечами Матвей Федорович. — Рази под шиверой кто услышит? В таком тумане все одно что в воде свистеть.

— Услышат кому надо, — сказал Генка и, избегая продолжения разговора, который отец снова обязательно повернет на рыбу, пошел к лодкам: на берегу, где сложены запасные вехи и бакены, можно выдумать какое-нибудь заделье, на худой конец воду из лодки вычерпать.

Именно за этим делом застала его Эля, пришедшая вымыть бидон из-под молока. Генка не сразу услышал, что пришел кто-то, а потом не сразу узнал девушку.

— Я думал, Клавка, — сказал он виноватым тоном. — Что, ваши сегодня дома?

— Мужчины ушли, а нам с Верой Николаевной поручены наблюдения у реки и хозяйственные работы. Но я собираюсь сбежать по грибы на час или на два. Пока туман. Поднимусь по сопке над туманом, ведь не до неба же он, правда?

— Конечно. И упасть должен.

— А если я все-таки потеряюсь в тумане? Тебе будет все равно, да? Или пойдешь на розыски?

— Пойду, — глупо улыбаясь, сказал Генка.

— Ну? Тогда, может быть, тебе лучше сразу пойти со мной? Чтобы я не потерялась?

— Понимаешь, мой день сегодня. Дежурство. И туман…

— Ну и что? Мы же ненадолго…

— Да я так, — Генка вдруг испугался, что Эля передумает, уйдет одна. — Это чепуха, пойдем.

— Я только домой забегу за корзинкой и нож возьму. Да, бидон еще надо вымыть! — Зачерпнув вместе с водой песка, Эля стала болтать бидоном. Попавшие с песком мелкие камушки заскрежетали о металл.

— Черт, кажется, "матка"! — сказал Генка, напрасно вглядываясь в туман. — Похоже, что "матка". Катер словно бы на одном месте фырчит, верно?

— Что-то слышу. Ну, пошли?

— Пошли… — Генка неохотно отвел взгляд от реки. — Лень якорь бросить, по такому туману прутся.

В тумане глухо прозвучали два продолжительных свистка — "занимаю фарватер".

— Вошли в шиверу, — сказал Генка.

— Пойдем, — потянула его за рукав Эля. — Ты меня подождешь у ручья, слышишь? Я мигом!

За ручьем, где тропка начинала подниматься по склону сопки, Генка остановился и, как показалось сначала, услышал глухое постукивание мотора. Потом понял, что не слышит, а ощущает стук — это сильнее обычного билось сердце.

— Генка, ты где? — негромко позвала из тумана Эля.

Он шагнул на голос и увидел девушку, словно отгороженную матовым стеклом.

— Ну… вот… — неизвестно о чем, сказала она, не переходя ручья. — Пойдем, чего ты?

— Пойдем… — Генка ждал, чтобы она перешла через ручей.

— Ну, иди!

Оглядываясь, начал подниматься по склону. Эля шла следом, приостанавливаясь, если приостанавливался Генка.

Тропинка, довольно пологая сперва, стала набирать крутизну.

— Давай руку! — предложил он.

Девушка усмехнулась и отрицательно покачала головой.

Пожав плечами, он сделал еще несколько шагов. Повернувшись, чтобы увидеть Элю, увидел бело-розовое снежное поле, залитое слепящим солнечным спетом. Заслонив глаза ладонью, крикнул вниз:

— Смотри, как здорово!

Стоя над расстеленным у ног туманом, щурясь от обилия света, они смотрели на дали противоположного берега, еще по-утреннему холодные, не начинавшие лиловеть, на поднимающиеся из белого призрачного моря сосны и слегка дымящиеся скалы. Это был особенный, только им открывшийся мир, потому что прежний, обыденный, населенный людьми, остался где-то внизу, перестал существовать.

— Что ты хотела сказать тогда, у лодки? — спросил Генка.

Девушка молчала.

— Вечером, когда Михаил Венедиктович… Помнишь?

— Не помню, — ответила Эля чуть слышно.

— Врешь, — настаивал Генка. — Помнишь!

Она медленно подняла глаза и, улыбаясь, покачала головой.

— А если я знаю? — взяв за руки, Генка попытался привлечь ее к себе, но в грудь уперлась корзина.

— Отпусти руки! — приказала Эля.