Это всё ты

Помощь кому-то, когда у самой кавардак в голове – действенное лекарство. Отвлекает и заставляет чувствовать себя лучше. Дарит чудесное ощущение контроля, которого ты по той или иной причине лишился. Именно поэтому люди так любят раздавать советы другим. Тот, у кого на самом деле порядок, навязчивую инициативу проявляет крайне редко, считая, что к нему обратятся, когда это будет реально необходимо.

В процессе разбора заданий Валик признается мне кое в чем еще. Оказывается, он с первых дней влюблен в Мадину. Она же совершенно не воспринимает его всерьез. Я сочувствую ему и советую перестать ее цеплять.

– Это детский сад, Валь. Лучше сделай ей что-нибудь приятное. Кофе утром купи. Или шоколадку. Увидишь, она задумается.

Хах…

Да, лечит тот, у кого самого что-то болит.

Хах…

– Человек – такая тварь, Аркадий Петрович, которая привыкает ко всему… – ловлю я как-то под дверью отцовского кабинета.

И знаете, возвращаясь к этой фразе, уже неделю спустя с ней соглашаюсь. Боль не проходит, стыд не блекнет, вина не вычерпывается, мечты не утихают, но острота всех этих чувств спадает. Они прекращают взрывать мое сердце и становятся просто частью моего существования.

Я иду в университет со спокойной душой.

Ох…

По крайней мере, так я думаю до того, как в аудиторию входит Ян Нечаев.

«Он остается…» – проносится в моей голове.

И все… Рестарт. Разряд. Пожар.

28

Ты тоже что-то с чем-то…

© Ян Нечаев

– Филатова, к штрафной! – рявкаю грубее, чем требует ситуация.

Просто ради того, чтобы она на меня посмотрела.

Уперев руки в бока, с пассивно–агрессивной рожей жду, когда Ю вскинет взгляд. Едва это происходит, каменею, чтобы незаметно, с одному мне известным кайфом пережить бешеную встряску всех внутренностей и рассыпающийся искрами по грудине жар.

Взглядом, верняк, себя выдаю.

Трудно перекрыть бурлящую лаву эмоций, которую гонят на выход катастрофические излишки боли, тоски и потребности. Именно в этих чувствах я вторую неделю без передышек варюсь. Выкипел до предела. Плоть отстала от кости, начала расслаиваться и набухать, превращая меня в размякшего безвольного слизняка.

Огонь ползет по нутру лютыми дьявольскими языками. Выбивая дух, медленно поднимается в голову, наполняя ту гудящим шумом.

Ухмыляюсь, будто внутри не выжжены все нервы, и маскирую бешеное шатание в своем визуально мощном теле за жестким покерфейсом. Тяжело сглатывая, ощущаю, как откладывает заложенные с какого-то хрена уши.

Да, Юния Филатова – та еще высота. Я не могу ее взять, как бы ни бесился.

Последним своим поступком проебал даже дружбу. Теперь, чтобы между нами случился чертов зрительный контакт, я должен ее, вот как сейчас, разозлить. В остальное время игнор – все, что я получаю от Ю.

Вторую неделю весь поток наблюдает, как я таскаю ей конфеты и шоколадки, а она… Она их, мать вашу, выбрасывает.

Я, конечно, смеюсь каждый раз. Типа меня не задевает ее отношение. Будто она меня забавляет. Пиздец… Да всем и так, верняк, все понятно. Только мне похуй.

Я бы открыл глаза и Ю, если бы чувствовал, что она, мать вашу, к этому готова. Бог мне судья, но я заставил бы ее прозреть, несмотря на Свята и его рвущее душу на клочки мозгоебство.

– Вы с Юнией общались, пока меня не было?

На самом деле в этой долбаной фразе звучит что угодно, только не сомнение и не вопрос.

Огорчение, злость, обида, разочарование, тревога, укор… Да и смотрит Усманов с теми же эмоциями.

Я сам вчера раз десять подыхал.

Когда он целовал Ю… Когда обнимал и просто был рядом… Когда пришлось с ними разговаривать… Когда осознал, что она всегда будет его… Когда Ю ворвалась в гущу драки… Когда сказала ту странную фразу про сердце… Когда стояла передо мной, дрожа, задыхаясь и подставляя губы, будто только и ждала, что поцелую… Когда убежала к Святу… Когда позвонила среди ночи… Когда плакала прямо на камеру, не в силах скрыть боль… Когда, отключившись, написала, что мы больше не друзья…

Глядя Усманову в глаза, не могу соврать.