Евангелие от Иуды

История, которой в Израиле посвятили все передовицы удостоилась нескольких дюймов печатной площади и в международной прессе. «Пострадавший рассказывает о сгоревшем свитке», – гласил один из заголовков. Когда Лео вернулся в клинику, к нему пришел психолог – эксперт по посттравматической терапии, что-то вроде того. На нем была одежда ярких, жизнеутверждающих цветов, а говорил он о скорби, скорби по утраченным частям тела, сравнимой со скорбью по усопшим близким.

– Что вам снится? – спросил он, закидывая ногу на ногу. Он подался вперед, чтобы осмотреть пациента, вонзить в него свои щупальца. Психолог теребил свой блокнот, хотя хотел бы потеребить мозг пациента.

Лео снилась Мэделин.

Официальным вердиктом допроса стало следующее: «Один или несколько неизвестных».

Позже – гораздо позже, спустя несколько недель, месяцев – его выписали из больницы, пожелав всего наилучшего и давнесколько ценных советов на будущее. Он по-прежнему носил перчатки, чтобы поддерживать давление на шрамы с

тыльной стороны ладоней. Он по-прежнему мазал свою скользкую кожу смягчающим воском и выполнял специальные упражнения, призванные не допустить появления рубцов. Ему дали адрес в Риме, где он мог получить все необходимое, и Лео вышел в мир – ободранный, отшлифованный, отполированный до блеска.

Гольдштауб отвез его в аэропорт.

– Зачем тебе возвращаться в Рим? – спросил он.

– А куда же еще?

– В Англию.

– Но это не мой дом. – Что он нашел удивительного в Риме? Этот город был родным для Лео (если у него вообще была родина). Обремененный историей в том неприятном смысле, в котором банкрот обременен долгами, и столь же расточительный, Рим был его идеалом. – Я изгнанник, – объяснил Лео. – А Рим – это прибежище изгнанников. Так было всегда, так оно и будет вовеки веков. Прибежище для чужестранцев и изгнанников.

– Чем займешься по возвращении?

– Понятия не имею.

И в тот момент, когда Лео уже готовился к встрече с сотрудниками службы безопасности, когда он уже встал в очередь за ритуальными расспросами (Вы сами паковали свой чемодан? Где вы проживали на территории страны? Вы контактировали с кем-либо из людей, проживающих здесь?), Гольдштауб произнес последние слова:

– Лео, это сделал ты?

Лео замер. Через плечо у него была переброшена сумка, на тележке стоял чемодан. Справляться и с тем, и с другим при помощи рук в жестких перчатках ему было нелегко.

– Ты это сделал? – повторил Гольдштауб.

Лео улыбнулся.

– Савл, я же говорил тебе, – сказал он. – Я уже говорил тебе: понятия не имею.

Самолет взмыл в залитое ослепительным светом небо. Лео чувствовал себя Икаром, который дерзнул подлететь слишком близко к солнцу и опалил свои крылья. Как и Икар, он рухнул наземь, но, в отличие от Икара, выжил. Стюардесса обходила салон с пластиковыми тарелочками и пластиковой же улыбкой.

– Как вы себя чувствуете, сэр? – спросила она.

Везение, вероятность, элемент случайности в системе мироздания – подобные вещи всегда волновали Лео. Если где-то есть Господь, думал он, Господь, взирающий на всю эту суетливую мышиную возню, то он наверняка прячется за заслонами из чистых случайностей.

– Я любил одну женщину, – сказал он ей. – Но она погибла.

Стюардесса смутилась и поспешила ретироваться, напоследок выдавив:

– Мне очень жаль.

18

Зима в Риме: улицы вымыты дождем, сырые листья скапливаются в сточных канавах и образуют крошечные наводнения, машины брызжут грязью во все стороны. Что еще можно сказать об этом новом Риме, свежевымытом, свежеочищенном от грехов прошлого?

В связи с реставрационными работами Палаццо Касадеи закрыт для посетителей

Портье вышел из своей каморки и с мрачным видом стад вытирать воду, натекшую у входа. В центре арки появилась дыра, которая вскоре забилась листьями, и потому внизу образовалась лишь небольшая лужица. Портье рассеянно озирался по сторонам, когда к дворцу вдруг подъехало такси. Возможно, он меня не узнал. Возможно, ему было наплевать.

– Синьор Миммо, – позвал я его, – вы не могли бы мне помочь? – Портье прислонил швабру к стене и вышел на тротуар.

– Синьор Неоман, – сказал он. Это была, скорее, констатация факта, чем радушное приветствие. Его, похоже, нисколько не заинтересовало мое внезапное появление у дворца в дождливый зимний полдень. Он не удивился и вообще не выказал никаких доступных пониманию эмоций.

– Вы не могли бы помочь мне с вещами? Боюсь, одному мне не справиться… – Я показал ему свои руки, затянутые в жесткие белые перчатки с застежками-«липучками». Как будто он требовал доказательств моей беспомощности. – Вот, видите: ожоги… Я сильно обжегся.

Портье кивнул, как будто в мире нет ничего естественней, чем стать жертвой пожара. Вероятно, он считал, что для людей вроде меня это в порядке вещей.

– Я что-то такое слышал, – сказал он. – Сплетням я не верю, но кое-какие слухи до меня дошли.

– У вас все в порядке?

Он пожал плечами и пробормотал итальянское выражение, обозначавшее состояние малопонятное, но смиренное: – Boh.

– Я отсутствовал дольше, чем намеревался.

Он снова кивнул и с явной неохотой взял мой чемодан: