Евангелие от Иуды

– Тогда я не буду никуда уезжать, – сказала Магда мне и рассмеялась, давая понять, что это была шутка, глупая детская шуточка. – Мы похожи на настоящую пару, – решила она. Какое-то время мы сидели молча, сплоченные этой шуткой и этим неуклюжим признанием. А потом она впервые рассказала мне о чем-то важном, о чем-то за пределами будничной болтовни, повседневного пустословия: она рассказала мне о своем муже. До этого момента я не осознавал, что такой человек в ее жизни в принципе мог существовать. Не подозревал, что Магда Новотна когда-то состояла в союзе, считавшемся браком в народной республике. Возможно, она ощутила, что мы преодолели некий барьер, барьер близости, интимности, и теперь она должна поведать мне о своем прошлом – хотя бы малую часть. Сидя в этом «Баре делло Спорт», где бармен все норовил подслушать нашу беседу, Магда рассказала мне о своем муже.

– Иржи, – произнесла она. Непривычный звук, эксплетивный. Она пожала плечами. – Мы прожили три года. Возможно, счастливо. А еще, – добавила она, – у меня была девочка.

–  Девочка?

В еe беззащитной улыбке смешались горечь и дерзость.

– Милада. Так ее звали. Милада. Мы назвали ее в честь героини Милады Хораковой. [139]Я никому об этом не говорила. Что-то новенькое – Магда в роли матери.

– Где она? – спросил я. Я представлял себе удочерение или интернат.

– Умерла, – ровным голосом произнесла Магда. Она присовокупила еще несколько слов, какой-то набор звенящих славянских согласных. – Zanyet,

 – сказала она. Так мне показалось. Zanyet.И обхватила голову руками.

– Сколько ей было лет?

– Два года. После этого Иржи бросил меня. И я осталась совсем одна.

– Ты раньше никогда об этом не рассказывала.

Она горько смеется. Смешок подобен короткому выдоху, последнему издыханию.

– Теперь рассказываю.

Похоже, приступ откровенности миновал. Магда допила свой сок и резко опустила стакан на стойку. Я расплатился. Бармен полагал, что уловил суть нашей беседы: когда мы уходили, он подмигнул мне и сделал недвусмысленный подбадривающий жест рукой.

– Он stronzo, –сказала Магда, даже не обернувшись. Не знаю, как она поняла, что происходит у нее за спиной. Наверное, просто угадала. А может, знала, что каждый встречный мужчина раздевал ее взглядом и оценивал свои шансы затащить ее в постель. – Как сказать stronzoпо-английски?

– Говнюк, – ответил я, хотя это сложно было назвать нормативным переводом.

– Я думала, говнюк – это merda.

– И это тоже. Итальянский – богатый и красивый язык.

На автобусной остановке Магда взяла меня за руку.

– Я тебе нравлюсь, – сказала она. Похоже, сама мысль об этом восхищала ее. – Может, ты даже любишь меня немножко?

– Вполне может быть, – согласился я. Она засмеялась, прижалась ко мне и поцеловала в щеку. Признаюсь, мне было приятно. Очень приятно, словно ребенку. Это не было похоже на мое былое чувство к Мэделин – болезненную, жгучую любовь; нет, это был лишь танец на поверхности эмоций.

Когда мы вернулись домой, Магда достала свой словарь нашла нужные слова и показала их мне: zan"et mozkovych blan.Воспаление оболочек мозга. Менингит. Она прошептала это слово по-английски, словно оно было ценным пополнением ее лексикона.

17

Люди сновали вокруг, бормоча что-то друг другу и напоминая могильщиков на похоронах. Они как будто готовили тело к погребению: одевали его, смазывали бальзамом, окутывали саваном. Вставляли трубочки и вливали жидкости. Палата наполнялась ароматом ладана и мирры.

В горле у него пересохло. Он думал о Мэделин. Скользя по шаткой поверхности сознания, он думал о Мэделин. Он терзался одним-единственным вопросом: «Неужели я умру?…»

Ему дали

наркоз. Морфий – лучший анальгетик. Морфий, от имени бога снов Морфея. И Лео видел сны. Материализованная вина проникала в его сны. Ему снилось, что мать разговаривает с ним; безудержные, безумные речи матери, обращенные к Лео, к живому Леои к мертвому, ненавистному и любимому. Она говорила с Лео и говорила о Лео. Его разум блуждал по искореженным ландшафтам маразма, далеким ландшафтам ее детства, проведенного в Бухлове. «Всех нас наказывают за то, что мы делаем при жизни, – убеждала его она. – Я наказана, ты тоже. Мы все несем заслуженное наказание». Порой его мать и Мэделин сливались в одного человека, и он видел их обеих в обнаженном виде, он ласкал прохладную, чистую кожу их общего живота с колючим кустиком волос. Они поглощали его, они же рожали его: это были равнозначные действия.

– Выглядишь ужасно. – Это Гольдштауб пытается его утешить. На нем халат и хирургическая маска, из-за краев которой выглядывает нечесаная борода. – Как ты себя чувствуешь? Лео с трудом приподнял опухшие веки и пробормотал запекшимися губами:

– Что произошло?

– Это ты мне скажи. – Гольдштауб указал на свой наряд. – Больно?

Лео ответил гримасой, которая, очевидно, означала улыбку.

– Врачи сказали, болят только поверхностные ожоги. Болят те части тела, которые не являются жизненно важными. Всерьез поврежденные участки как раз не болят.

– Оптимистично.

– Расскажи мне, что произошло.