Евангелие от Иуды

– А ты сам не помнишь?

– Нет. Ничего не помню. Помню только завтрак. И все. Дальше – какие-то обрывки. Шум. Агония.

– Огонь?

– Агония, – повторил он, с трудом разлепив губы. – Агония.

Посетителя попросили на выход, предупредив, что пациент устал и по-прежнему находится в шоковом состоянии. Разумеется, он сможет прийти позже. Лео остался наедине со своими снами; ему снилось пламя, ему снилась Мэделин. Он летел сквозь воздушные потоки и падал в огонь. Мэделин была рядом. «Я возненавижу тебя, Лео», – сказала она ему в полете. Он пролетал сквозь пламя и погружался в плоть; Мэделин принимала его в себя, одновременно обжигая. Он понял, что это чистилище: очищение души огнем, очищение духа, выброс вины в огонь. Они горели вместе, Мэделин и Лео, и жили вместе в вечном пламени и она ненавидела его.

Позже пришли Давид и Элен. Лица у обоих были встревоженные, испуганные. Пока Давид говорил, Элен просто сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на него. Лео догадался, что она молится – молится о его выздоровлении о его спасении в широком смысле слова. Стоило ему это понять – и губы его скривились в болезненном оскале, а грудь сжало горячей судорогой.

– Больно? – спросил Давид.

Лео мотнул головой. То, что казалось приступом, гримасой нечеловеческой боли, на самом деле было смехом.

Потом пришел полицейский, говоривший на эдаком трансатлантическом английском и записывавший слова Лео с весьма недовольным видом.

– Вы не заметили ничего необычного в то утро? – спросил он. – Может быть, вы видели посторонних людей или еще что-нибудь из ряда вон выходящее?

– Почему вы пришли туда так рано?

– У вас есть часы?

– Можете описать свои передвижения за предыдущие двадцать четыре часа?

– Вы встречались с кем-либо за пределами Библейского центра?

– У вас с собой что-нибудь было? Хоть что-нибудь? Пакет, возможно, подарок?

– Вы были у кого-нибудь дома за все это время?

– Скажите.

Наконец пожаловал и священник. Лео предупредили о его приходе, как будто священник мог представлять для него опасность.

– Конечно, при условии, что вы не против этой встречи, – заверили его.

– Разумеется. Пускай заходит.

Священник вошел в палату торжественной, важной походкой участника похоронной процессии. Француз Гай Откомб. Сложенные ладони его, казалось, были готовы к незамедлительной молитве. Он сел у койки и положил руку на плечо Лео, в знак благосклонности и даже благословения. Впрочем, стоило Лео шелохнуться – и Откомб мигом отпрянул.

– Тебе больно? – спросил он, как будто могло быть иначе.

Гольдштауб вернулся со свежими газетами. На фотографиях почерневшие окна архива обнажали свои беззубые десна. Обугленные куски и блестящие лужицы.

– Ущерб оценивается в пару сотен тысяч, – сказал он.

– А что пишут?

Он протянул страницу Лео, чтобы тот прочел все сам. «Один или несколько неизвестных», – такова была формулировка.

– Почему ты пришел туда так рано? – спросил он. – Что ты делал на работе так рано?

Лео не знал, не помнил. Он помнил лишь шум и свет: свет солнца, отблеск языков пламени, что тянулись к нему. Пальцы Мэделин, что касались его бесчувственной плоти и опаляли эту плоть.

– Говорят, это был бензин, – сказал Гольдштауб. – Так считают судебные эксперты. Бензин и нефть. И, возможно, некий часовой механизм. – Он развернул газету и показал другую картинку: снятые крупным планом шестеренки и колесики часов, почерневшие и закопченные. Carpe diem.Прямо на ухо Лео заверещал будильник, он проснулся – и Гольдштауб исчез. Вместо него рядом с Лео сидела его мать. Она обнимала его, ее плоть обволакивала его – плоть его матери, что стала плотью Мэделин; мягкая, скользкая плоть всасывала его, он тонул в ней, барахтался в ней, выплывал из огня и падал, обессилев, на берег…

На этот раз из полиции пришла женщина – брюнетка с темными глазами и сочувственной улыбкой медсестры. Однако вопросы оставались прежними, абсолютно те же вопросы:

– Вы встречались с кем-либо за пределами Библейского центра?

– Почему вы пришли туда так рано?

– Во сколько вы обычно начинали работать?

– Вы не заметили ничего необычного?

– Рассказывайте. Можете не спешить. Рассказывайте.

Позже с ним говорили врачи. Тихо, осторожно рассказывали ему о трансплантатах и грануляции, о струпьях и некрозе, об антисептике и санации полостей. Лео нравилось слово «санация», нравилась его горькая, вязкая ирония. [140]Ему вкололи анестезирующее средство, люди в масках склонились над его ранами и принялись срезать омертвелые ткани, а он видел лишь Мэделин, летящую в огненное озеро, Мэделин, ставшую его матерью – не той матерью, которую он помнил, а матерью в молодости, голой как сталь.

Незнакомые люди сменяли друг друга: медсестры, врачи, помощник Откомба, какой-то апатичный, задумчивый мужчина из британского посольства. Последний напомнил Лео о Джеке. Конечно же, он зналДжека, знал Мэделин, знал всю эту чертову историю. «Какой-то кошмар», – резюмировал он. И, наконец, Кэлдер. Кэлдер бродил по палате, выглядывал в окно, беседовал с небесной синевой и облаками.

– Что произошло? – спросил он.

Лео не ответил.