Евангелие от Магдалины. Тетрада Фалло

Батя навстречу мне по ступенькам беседки спустился — коренастый, подтянутый. Нежно улыбнулся мне. На Гриню, наоборот, покосился диким глазом.

Тем не менее, Гриня не отставал. Настырный!

— Павел Петрович! Все же хотелось бы продолжить наш разговор!

Но неудачно, видимо, тот разговор начал.

— Геть отсюда! — тихо папа сказал.

Гриня еще постоял, потом повернулся и, сутулясь, побрел. С террасы на него насмешливо Сергеич с охранником глядели: ишь сыскался! Отдых начальства нарушать!

Нарушая озерную тишь, мотор его закашлял, завелся. Отец недовольно повел своим чутким носом охотника: вот, мол, только навонял тут! Мы с отцом переглянулись и улыбнулись. Выглядел он нормально, в костюме, даже в галстуке — вообще вне дома без галстука я не видела его почти никогда. Разве что чуть встрепанный — я пригладила ему волосенки, и мы, обнявшись, пошли к беседке. Все слухи последнего времени о его «чудовищных запоях» — полная чушь. Я же вижу его вблизи. Разве что чуть нежней, разговорчивей становится, в обычное время он суров.

— Как я рад, что приехала!

Мы сели в беседке. Как приехала, «на ком» — такие мелочи во внимание нами не брались.

— Как раз покалякать надо, — произнес он. — Похоже, дочка, перемены идут. — Мы молчали. — Но — к лучшему! — Он вдруг озорно улыбнулся.

Я даже вздрогнула от неожиданности. Перемен к лучшему для него я никак не ждала, особенно после «похоронных» речей Грини: «В Москве теперь новые люди!» По-моему, сейчас все только тем и занимаются, что пытаются отобрать у отца все! Где же — «к лучшему»? Впрочем, при его быстрой реакции его трудно переиграть. Всегда им гордилась! Что-то сделал и тут.

— Короче, — произнес он, — едем, доча, в Ленинград! Хотел я этот... Троицк поднять. Но не хотят — не надо! В Ленинграде у нас возможностей побольше — все старые кореша там. Предлагают хоть сейчас возглавить — хучь банк, хучь стройтрест, хучь Управление гостиниц. Все деньги перевели уже в дела! — Он абсолютно хищно улыбнулся. — Эти тут думают, что они что-то получат! Ничего они не получат, кроме дощатых трибун! Власть с нами уходит. Она там, где деньги лежат!

Теперь видно, что он здорово выпил. Так разоткровенничался (пусть и со мной даже), как никогда раньше. Как-то мне не понравилось это. Тем более, я это четко почувствовала, обращался он не ко мне — себя уговаривал. Я просто так ему пригодилась, чтобы не самому с собой разговаривать о наболевшем. Вряд ли он вообще меня видит, а тем более думает обо мне. Тут он почуял какой-то холод от меня, сразу опомнился:

— Ты там в консерваторию как следует подготовишься: репетитора оттуда возьмем. Только так это делается. Ну и, конечно... — Он подмигнул, имея в виду свои «возможности». — У Муси поживем, пока сами не обустроимся. Квартира у нее отличная, в самом центре... ну, ты ж была!

Еще бы не отличная! Сам сделал ей. Так же как и должность начальницы родильного дома, самого лучшего — простой врачихе из Благовещенска, которую никто не видел в глаза. Похожи они с отцом, оба властные — и даже внешне похожи, хотя в женском варианте это не смотрится. Помню, гостили у тети Муси... Брр! Помыкала, командовала, будто я санитарка в ее роддоме. Даже отец не выдержал, заступился за меня. Вдвоем возьмутся командовать. Брр!

Отец и этот «подводный камешек» сразу просек, обаятельно, как это умеет он, улыбнулся.

— По-моему, сердца наши остались в Ленинграде, — сказал и добавил: — И твое, по-моему, тоже.

Насчет моего сердца он погорячился. Не учел как-то, хоть все справки навел. Где мое сердце — это для него роли не играет. Сказал — «в Ленинграде», значит, там. Но это — с его точки зрения.

Тут все почувствовал. Глянул исподлобья. От нежности к ярости у него — секундный переход.

— Что? — Рот его искривился. — Этот... хирург-самоучка, что ли?

И на меня такая же ярость напала, как на него!

— Между прочим, он жизнь мне спас. И его единственного, как самого лучшего, при клинике оставляют!

«Зря сказала», — мелькнула холодная мысль. Оказывается, и в горячке умею я мыслить холодно. Но к сожалению, не всегда вовремя. С опозданием. И он эту «рыбку» ухватить успел и усмехнулся: «Попалась, девочка! Теперь ты у меня в руках!» Всю жизнь мною командовать будет, указывать, где моему сердцу быть?

— Так что поехали... Муся! — Так же, как и дорогую свою сестренку, и меня называл, с той же усмешкой. Может, из-за того, что Муся так одинокой и осталась, что он ею руководил, так же женихов ее встречал, как моих? Уже «двоих моих» «ласково встретил»! После ласки его костей не соберешь! После этого — Мусе указывает, где «на самом деле сердце ее». Муся номер один, номер два. Начальница роддома, а сама — без детей. И не пыталась даже — под зверским взглядом его. А если пыталась — не одобрил он? Я — Муся номер два? Ну нет уж! Со мной этот номер не пройдет!

Поговорили! И он отлично все понял. Слов больше на уговоры тратить не стал. Знал мой характер. Так же, как свой.

— Не едешь, значит? — только проговорил.

— Летом. В консерваторию, — холодно ответила я.

— Ну... тогда и я тут пока останусь! — зловеще произнес.