Евангелие от психопатов

      Земля на заднем дворе Семиутовых была мягкой только сверху. Под полуметровым слоем рыхлой, кишащей дождевыми червями почвы, могильщиков ждал слой глинистый, изобилующий мелкими камнями; рыть его было тяжело. Лопата в хозяйстве была только одна, поэтому Максу с Растрёпкой приходилось сменять друг друга.

      До рассвета было ещё довольно далеко, но, разносчик газет уже успел напугать заговорщиков, подъехав к дому на велосипеде и швырнув свежий номер «Сиэтл таймс» через забор.

– Слава Богу, жена убедила меня снять этот дом, – произнёс Макс, утирая пот с лица, – я хотел взять в другом районе, там был просто газон, без забора. Так тело не закопаешь!

      Растрёпка сидел на корточках возле углубляющейся могилы и курил, глядя на Макса. На Белоснежку, которая лежала рядом, завёрнутая в простынь, он боялся смотреть. Грудь Растрёпки щемила тоска по его собственной загубленной жизни; сначала ушла жена с новорождённым, а вот теперь, сам этого не желая, он влип, как муха в столярный клей. Действительно, до конца не далеко, – этой девушки обязательно кто-нибудь хватится. Не может быть, чтобы такую красивую никто не искал. Копы выйдут на след Снежного человека, уж слишком много ляпов он допустил, – а там – до Растрёпки рукой подать. Может, действительно, удрать обратно в Киев? Жениться на хорошей, молоденькой девушке, прочно осесть в семью…

– Трёпыч, дай руку! – голос Макса, донёсшийся из на удивление глубокой свежевырытой могилы, прервал тяжёлые размышления Растрёпки.

      Макс выбрался из ямы, швырнул лопату в сторону и, обтерев грязные руки об джинсы, закурил.

– Давай быстрее, я домой хочу, – Растрёпка взглянул на Снежного человека и подумал о том, насколько тот, всё-таки, спокоен и невозмутим.

– Послушай, друг. Мне это всё нравится не больше, чем тебе. Но, если ты прольёшь хоть слово, знай – тебя посадят вместе со мной. У тебя гражданство-то хоть есть? – Макс посмотрел на Растрёпку, как тому показалось, насмешливо.

– Не, только грин-карта.

– Отберут. Отсидишь, депортируют. Ясно?

– Да пошёл ты! – разозлился Растрёпка.

– Шучу, шучу! – Макс потрепал его по плечу. – Братишка, дай телефон на секунду, а то, в моём батарейка села.

Растрёпка, не задумываясь, протянул телефон и тут же упал в могилу, подкошенный оглушительным ударом лопатой по голове.

– Семь бед – один ответ, – пробурчал себе по нос Макс и направился к телу Риты.

Растрёпка очнулся от страшной боли в затылке, но не смог раскрыть глаза. Как он ни силился поднять веки, тьма давила на него со всех сторон. Пахло плесенью и дедовым огородом. Растрёпка застонал, сердце стучало в висках и в горле. Воздуха, ему смертельно не хватало воздуха. Он ещё раз попытался открыть глаза, но опять не смог. Внезапно запахло знакомыми духами.

– Катя? – вскрикнул Растрёпка, попытавшись вдохнуть, и вдруг он ощутил яркий, восхитительный свет впереди себя. Когда глаза привыкли к этому свету, Растрёпка увидел деда. Дед стоял перед ним с лопатой, утирая пот со лба, изрытым такими знакомыми продолговатыми морщинами.

– Дiда, ти що, не помер? – воскликнул изумлённый Растрёпка.

– Помер, помер. I ти, внучiк, теж, – ответил дед и отбросил лопату, раскрывая руки для объятия.

Божий промысел

Жена Рональда Клауса умерла от сердечного приступа, за два дня до годовщины смерти Рудольфа, и старик остался совсем один. Сначала мистер Клаус старался делать вид, что всё в порядке, будто его Барбара просто вышла в магазин. Он оставлял не заправленной кровать, потому что жена обычно просыпалась позже него и заправляла её сама. Вместо Барбары он сам срезал свежие цветы в саду и расставлял их по дому в её вазах, оставлял телевизор настроенным на её любимый канал.

      Но, время неумолимо текло и уносило в своих потоках даже привычки, но, не боль. Боль ощущалась физически, она щемила внутри, где-то глубоко под рёбрами, словно кто-то сдавливал что-то живое плоскогубцами. Когда Рональд глотал пищу, боль отпускала на несколько секунд, поэтому, он стал чаще есть и поменял отношение к пище. Теперь ему нравилось есть жёсткое мясо. Каждый вечер старик ел оленину, жареную на углях. В столовой он больше для себя не накрывал, предпочитая есть у телевизора, сидя на маленьком матерчатом кресле.