Ever since we met (СИ)

Кто он такой, чтобы навязываться ей? Ваня одевается быстро, тихо, избегая даже смотреть в ее направлении лишний раз, но чувствуя на себе ее тяжелый взгляд, куртку хватает, в кроссовки впрыгивает уже у двери. Пять минут, больше ему не нужно.

— Прости, — пытается он хоть как-то оправдаться, руку уже положив на ручку двери.

— Вали уже, — требует она в ответ, в дверях спальни стоящая, закутанная в простынь, как в тогу, ну чисто богиня оскорбленной невинности и обиды. Требует — значит, надо.

Удержаться от того, чтобы не хлопнуть на прощание дверью, у него не получается, даже несмотря на то, как нарастает головная боль. Обида сильнее.

Сильнее с каждой минутой все же становится боль в висках, пересиливает любую эмоцию. Он едет домой, потому что куда ему еще ехать, лезет в бардачок на ближайшем светофоре, шарит по карманам, матерится коротко и емко, не найдя нигде ключей — вот и что теперь делать? Ладно, во двор попасть можно будет, сколько раз он забор перелезал, и ворота открыть тоже несложно, но в дом теперь точно не попасть до самого утра, когда кто-нибудь проснется и откроет ему. Засада. Впрочем, до дома еще доехать надо, и для этого нужно не поддаваться боли, как бы сложно это ни казалось. Кофе, который он покупает в попавшейся по пути круглосуточной кофейне, не помогает, хотя всегда действовал. Ваня зубы стискивает, допивает уже на чистом упрямстве и на вере в чудо. Приедет домой, обещает он себе, и прямо тут, в машине, поспит. Должно помочь. В конце концов, сон — лучшее лекарство от головной боли, когда рядом нет ведьм с их травами или врачей с их таблетками. Было бы сейчас уже утро, думает он хмуро, и сразу бы мог попросить маму или Сашу помочь. Лучше маму, поправляет он себя тут же — даже разговоры с Сашей в последнее время стали чем-то вроде медленной и изощренной пытки, примерно с тех пор, как она отошла от расставания с Даней и начала спокойно бегать на свидания с другими парнями, твердо намеренная найти себе половинку. С одной стороны, за нее невозможно не радоваться, когда она на эти свидания собирается, счастливая, довольная, уверенная, что все пойдет как надо. С другой стороны ему после каждого ее свидания хочется найти того, с кем она в этот день виделась, и сломать ему что-нибудь, просто за то, какая кислая Сашка каждый раз с этих встреч приходит. Он правда не знает, что хуже — что она даже не смотрит в его сторону, или что все те, на кого она все-таки смотрит, ее только огорчают. Зависит от того, наверное, с какой стороны посмотреть, и быть эгоистом или нет.

Он этот выбор сделать не может.

На часах, когда он наконец-то из Москвы выезжает, почти три. Первое воскресенье года — чудесно начался год, думает Ваня где-то горько, где-то саркастически. Если верить бабулиным суевериям о том, что первые двенадцать дней соответствуют месяцам, начало июня будет не самым лучшим. Нахрен июнь, нахрен суеверия — он едет на черепашьей скорости, съехав с трассы, потому что если ехать быстрее, можно не справиться. Фейерверки внутри черепной коробки превращаются в полноценные взрывы, будто он в центре боевых действий. Почти пять, когда он останавливается перед воротами собственного дома, взвешивает мысленно, стоит ему лезть через забор и заезжать во двор, или все-таки нет, и решает остаться в машине. Сидение откидывает максимально назад, глаза закрывает, дышит ровно, размеренно, заставляя себя не сбиваться.

Сон не идет, как бы он на это ни надеялся.

Проходит, наверное, вечность до момента, когда стук в окно заставляет его дернуться, и, осоловело глазами хлопая, уставиться наружу. Там, в свете фонарей, среди кружащихся редких снежинок, Сашка, смотрит на него изумленно, будто он только что из лягушонка превратился. Может и правда, а просто он не знает, может, Алена тоже ведьма, которая его каким-нибудь проклятьем наградила? Ему самому не смешно от этой собственной попытки расшевелить себя и развеселить себя. Дверь он вместо этого толкает, и сам удивляется тому, что она поддается. Тело кажется слабым до невозможного.

— Ты чего тут торчишь? — вместо приветствия спрашивает она. Он плечами пожимает, мол, так получилось.

— Ключи забыл. Ты сама чего по улицам ходишь?

Она вместо ответа демонстрирует сверток, от которого едва ощутимо пахнет корицей и лавандой. Почти так же, как тогда, в лесу, и воспоминания больнее пощечины. Под ее глазами круги, и ежу понятно, что она отсыпаться будет весь день. Ему, наверное, тоже стоит. В конце концов, воскресенье, что ж ему еще делать-то, если не отдыхать?

— Обратно садись, — заявляет она. — Я тебе сейчас ворота открою, заедешь.