Ever since we met (СИ)

— Я сегодня дома ночевать не буду, мам, — повторяет Ваня терпеливо в трубку. Маме он об этом сказал еще рано утром, но разве ж она слушает? Слушает, сам себя он мысленно одергивает — прекрасно знает, что звонит мама не поэтому, и спрашивает его о том, вернется ли он, и если да, то как скоро, тоже не потому, что не слушала, а потому, что хочет быть уверенной, что все в порядке. В конце концов, не то что единственный сын, а единственный ребенок, даже несмотря на то, как тепло она относится к девчонкам.

— Ладно, — вздыхает она в трубку. — Позаботься о себе. Большой мальчик уже, в конце концов, чего я тебе буду рассказывать. Люблю тебя.

— И я тебя, мам.

Алена под боком у него устраивается, целует куда-то в щеку почти небрежно, голову ему на грудь опускает — на компьютерном экране перед ними фильм, который она его позвала глянуть. Он знает, насколько близка к нулю вероятность того, что они его досмотрят, и уверен, что она знает то же самое. Он думает, ради этого она его и позвала.

Это не меняет того, что его рука не сползает никуда с ее талии. Лучше быть тупым, чем излишне наглым, говорит он себе. В конце концов, всегда ведь есть вероятность того, что фильм правда значит фильм, и ничего кроме него. Да и будь на ее месте любая другая девушка, он бы поступил так же, если вообще бы до нее дотрагивался. Любая другая, кроме Саши, и эта мысль ему не нравится, но деваться от нее некуда.

В какой-то мере ему становится легче от понимания того, что он не ошибся, когда Алена целует его уже не небрежно и не мимоходом, когда до финальных титров еще далеко. С нее футболку снять легко, наверное, потому, что она сама помогает, его собственная футболка улетает куда-то в сторону. Надо отрешиться, надо очистить голову, в конце концов, о чем тут вообще можно думать в такой ситуации?

В голове не пустота даже тогда, когда она, отдышавшись, его с себя спихивает, и ему приходится перекатиться на другую половину кровати. В голове взрываются фейерверки, но не как в фильмах, где он должен сейчас быть счастливым и в восторге, а как если бы он их поджигал в запертом помещении — того и гляди, загорится все вокруг. В висках пульсирует едва ощутимо ноющая боль, Ваня их трет, даже не задумываясь, и лишь потом, повернувшись, ловит недовольный взгляд Алены. Что?

— Сначала ты от меня бегаешь четыре с лишним месяца, хотя вроде бы все было нормально, — заявляет она, хмурясь так, будто у них только что не секс был, а выяснение отношений. Выяснение, думает он, как раз начинается, и ему очень этого не хочется, но, похоже, ее это не интересует. — А потом, когда я тебя все-таки затаскиваю в постель, хотя наоборот должно быть, ты выглядишь и ведешь себя так, будто меня не видишь, и вообще будто вместо меня кто-то еще. Ты и раньше таким был, но не настолько же, Вань!

— Прости, — выдавливает он то, что первым в голову приходит, пытается ее за плечи прихватить и к себе потянуть. Поцеловать ее, думает он, и она смягчится и не будет так злиться на него. Она от его рук уворачивается, кажется еще более сердитой от этой его попытки что-то сделать.

— Все, что ты можешь сказать, это «прости», — она передразнивает его голос, но звучит это совсем иначе. Так, будто она считает, что он издевается над ней. — Четыре месяца, Вань, я думала, что что-то произошло, не хотела мешать, а оказывается, ничего не произошло, просто ты больше меня не хочешь. В вибраторе больше эмоций и самоотдачи, чем у тебя сейчас было. Кого ты себе представлял?

Сашу. Кого другого, думает он обреченно, кого еще? С тех самых пор, как у него появился шанс хотя бы раз дотронуться не так, как позволено брату, как он мог думать о других?

— Неважно, — она ему и слова не дает сказать, и от этого не только боль нарастает потихоньку в висках, но и собственная злость, намного сильнее. Она его обвинила, она ему даже объясниться не дает возможности — не оправдаться, к черту оправдания, он виноват — но хотя бы объяснить причины своих действий, чтобы не ссориться, нет, на его личном деле уже стоит печать «виновен», а может быть, и наказание уже определено. — С меня хватит. Я за тобой бегать не буду, и навязываться тоже. Иди к той, о ком думаешь.

— Аль… — пытается он оправдаться, голос неуверенный, хриплый. Руку к ней тянет, чтобы дотронуться, на плечо ей положить — физический контакт помочь должен, они должны понять друг друга легче. Ему кажется, им надо поговорить. Она его руку почти отбивает, смотрит яростно.

— Не трогай меня, — чеканит она. Ему кажется, она понимает сейчас то же, что и он — что им легче будет помириться, если он ее обнимет. Она не хочет с ним мириться, это видно невооруженным глазом, это ясно, как дважды два. — И вообще уходи. Не знаю, зачем я так долго тянула с этим. Понятно было, что ничего не получится.

Выглядит Алена обиженным ребенком, и как он может ее оставить в таком состоянии? А с другой стороны, как он может к ней лезть, когда она требует, чтобы он этого не делал?

— Уходи, — повторяет она. — Возвращайся домой, или поезжай к той, кого хочешь, мне неважно. Не хочу тебя тут видеть.