Евгений Мартынов. Белокрылый полёт

Я обхожу вокруг нашу школу № 7, заглядываю в её двор, в окна классов, где мы с Женей 8 лет постигали азы грамоты и вкушали плоды от древа познания. Школу тоже несколько раз переименовывали. Здесь, на втором этаже, есть музейные стенды, хранящие память о выпускниках, в частности о Жене. Кстати, и в музыкальном училище, и в городском музее о Евгении Мартынове собраны памятные экспонаты. Сотрудники просят меня, чтобы я им ещё чего-нибудь «интересненького подбросил, ведь люди от души интересуются». Конечно, подбросим, если интересуются. И о камышинском краеведческом музее не забудем: там не просто чтут Мартынова, – там лелеют память о нём…

Ну как, похож Серёжка на отца?..

Бабушка с внуком. 1985 г.

Словно замыкая круг, я снова направляюсь к центру города. Шагаю по улице Комсомольской, мимо народного суда, Дома ребёнка, потом поворачиваю на улицу Профинтерна, иду мимо новых девятиэтажек… И снова в моей памяти всплывают мамины рассказы о том, как в июле 1950-го переехали окончательно из Камышина в Артёмовск отец, мама и двухлетний Женя, как жили они первое время у сестры отца – Марии Ивановны, – а затем прямо в помещении Линейного суда Северо-Донецкой железной дороги. Жили, имеется в виду, ночевали в малюсенькой комнатке, служившей в течение дня работникам суда кухней и подсобкой. Здесь на одной тахте спали сразу втроём все Мартыновы. Работал в том заведении членом судебной коллегии Попов Иван Кузьмич – очень хороший человек, по словам родителей. А мама служила там же секретарём-машинисткой.

Часто, проходя мимо играющего Жени, Иван Кузьмич на минутку останавливался и спрашивал:

– Работаешь, Женя?

– Шофёлом лаботаю, – отвечал тот, вертя в руках крышку от кастрюли и издавая голосом рычаще-дырчащие звуки, похожие на рёв мотора.

– Правильно, Женя, трудись, – одобрял мальчишеское занятие член коллегии и гладил «шофёра» по голове.

И вот однажды на заседании суда слушалось очень серьёзное дело о «врагах народа и вредителях». Слушание подошло к своему пику – вынесению приговора, который в подобных делах, мы знаем, нередко доходил до высшей меры. Сердца у всех заколотились, и дыхание спёрло в ожидании оглашения приговора суда… И вдруг дверь в зал заседаний со скрипом приоткрывается, показывается детская головка и раздаётся звонкий Женин голос:

– Иван Кумиць! Лаботаешь?!

– Работаю, Женя, – после небольшой паузы устало выдыхает председательствующий Иван Кузьмич.

– Плавильно, Иван Кумиць, тлудись!..

Как говорится, и смех и грех. Женю, разумеется, хорошо отругали после этого. Поругали и тех, кто охранял входную скрипящую дверь и не уследил за ребёнком. Но, как сам Иван Кузьмич потом сознался, столь неожиданная разрядка чудесным образом помогла отвести приговор от «вышки». Ибо после того, как все в зале невольно улыбнулись, ни произнести, ни услышать самые суровые слова судебного постановления было, по-человечески, не под силу никому. Судьи усмотрели в этом определённый знак свыше и удалились снова в комнату совещаний, смягчив в конце концов свой приговор. Видать, действительно устами младенца глаголит истина.

Удивительная вещь – гены. В них фокусируется самая высшая из всех божественных сил – сила Рода, верховного божества в пантеоне арийских славянских богов. Через 35 лет после только что описанного мной случая подрастал в Женином доме его сынишка. Также играл и в лётчика, и в шофёра, так же «дырчал» и крутил руль детского автомобиля. А мы, взрослые, между делом, для забавы спрашивали его постоянно:

– Серёжа, ты играешься, да?

– Иглаюсь, – серьёзно отвечал малыш, занятый своими заботами-трудами.

– Правильно, играйся. Только смотри не балуйся, – поучали мы.

И вот в ноябре 1987 года Женя взял сына с собой в Колонный зал Дома союзов на репетицию песенного концерта фестиваля «Московская осень». Тот концерт, кстати, примечателен для меня ещё и тем, что в нём впервые моя песня значилась в одной программе с песней Жениной – «Белой сиренью». Но вернёмся к генам и Серёжке. Бегал он по залу, ходил по сцене, шастал за кулисами, общаясь с артистами, дивясь большущему барабану с колотушкой и изредка слыша в свой адрес дежурное: «Серёжа, играйся, только не балуйся!» Наконец, на сцену вышел репетировать свои песни папа. А вдоволь набегавшийся Серёня уже просто сидел в зале и устало наблюдал за происходящим вокруг.

Во время затянувшейся паузы, когда папа с дирижёром обсуждали какие-то исполнительские нюансы, в зале вдруг раздался высокий громкий голосок уставшего ждать сынишки:

– Папа! Ты иглаешься, да?!

– Играюсь, – засмеявшись, ответил в микрофон папа.

– Только смотли не балуйся! – наставил отца Серёжка, поддержанный смехом и аплодисментами оркестрантов, а также всех сидевших в зале слушателей.