Евгений Мартынов. Белокрылый полёт

Глянул отец на виновато входящего в палисадник с «Орлёнком» в руках сына, на его порванные штаны и большую шишку на лбу и сурово сказал:

– Я знал, что этим всё закончится! Хорошо покатался!.. Пока под машину не попал, эту «бузу» надо заканчивать!

С тех пор брат за руль не садился почти 19 лет. Пока не купил себе белую «Волгу» – в тридцатитрёхлетнем возрасте.

Будучи свидетелем велосипедной «бузы» брата, решил я поспособствовать безопасности дорожного движения, дабы ещё кто-нибудь куда-нибудь ненароком не врезался. У Жени была фокусная хитрая палка, окраской похожая на милицейскую – такую, как у регулировщиков дорожного движения. С фокусами брат уже завязал, с велосипедом тоже, и рисование отступило на задний план. Занимался он теперь всецело игрой на аккордеоне. Так что палку эту он мне подарил без раздумий и колебаний. У Серёжки Михеенко, моего сверстника, жившего в квартире через стену, был настоящий судейский футбольный свисток, по свисту тоже похожий на милицейский (раньше для борьбы с правонарушителями милиционерам доставало свистка, а – извиняюсь за отклонение – по мере становления демократии службам защиты правопорядка порой не хватает не только пистолетов, собак, автоматов, но и водомётов, газовых шашек, танков и вертолётов). Вот и решили мы с соседом объединить усилия и вдвоём встать на перекрёстке, вооружившись милицейско-регулировочными принадлежностями. Помимо этого, у Серёжки была бескозырка, настоящая, и ремень матросский: дядя Толя ему подарил, отслужив срочную службу во флоте. А у меня имелась ржавая военная каска и отцовский офицерский ремень с портупеей – всё тоже настоящее. Можно представить, вид у нас – пятилетних регулировщиков, стоявших на дорожном перекрёстке в полном боевом обмундировании, – был очень внушительный! Часа два свистели мы и махали палкой всем проезжавшим машинам, мотоциклам и велосипедам, не зная толком, чего от них добиваемся: не то чтобы те останавливались, не то чтобы проезжали побыстрее. Никто, конечно, не останавливался и быстрее не ехал. Наоборот, водители сигналили нам и кричали, чтоб мы на дороге не баловались. Когда же наши родители, не найдя своих детей во дворе, увидели их посреди перекрёстка среди ревущих мотоциклов и сигналящих машин, то задали «регулировщикам» такую взбучку, что ни свисток, ни палка впредь наш интерес не привлекали! Между тем нас, непонятых и поруганных, больше беспокоило другое: кто теперь будет дорожное движение регулировать? И как оно вообще обходилось раньше без нас?.. Непонятно.

Стоя в углу, наказанный за уход далеко от дома без спроса, я виновным себя не чувствовал и на ласковые, сочувствующие предложения брата попросить у мамы прощения стойко молчал. Хочу признаться, что по мере взросления я почему-то всё отрицательней относился к Жениному вниманию ко мне, становился «настырней и противней». Играть со мной, а затем помогать в музыкальных занятиях Жене становилось труднее и труднее.

Всё чаще, будучи занят своими делами, я кричал:

– Ма-а! Он опять лезет ко мне!.. Он мешает!..

А Женя в ответ на апеллирования к папе-маме называл меня ябедой и «сексотом». Изменения моего характера, скорее всего, нужно отнести к издержкам роста, однако и в дальнейшем в моих принципах доминировало гордое «я сам», что накладывало отпечаток и на отношения с братом. Впрочем, от своей судьбы не уйдёшь: Женя во всём меня опережал, начиная с возраста, и я шёл по проложенному им пути. Сначала донашивая его одежду, а потом дописывая его незаконченные сочинения. И хотя брат внешне похож больше на маму, а я на отца, люди, лично знавшие Женю и после знакомившиеся со мной, всегда находили во мне много Жениных черт, которых сам я в себе никогда вроде не замечал…

Глава V

Простившись с родным двором и его обитателями, я ещё раз оглядываюсь на улицу Куйбышева, когда-то казавшуюся мне бесконечно большой и широкой, на старые каштаны и акации, на новые постройки… В 1992 году исполком Артёмовского Совета народных депутатов принял решение о переименовании одной из улиц города в «улицу Евгения Мартынова». Но, хоть все в городе поддержали такое решение, вопрос остался открытым: какую именно улицу целесообразно назвать именем Мартынова? Являясь свидетелем московских административно-общественных баталий, вызванных наименованиями и перенаименованиями улиц – проспектов – площадей, я как-то безучастно отнёсся к «улице Евгения Мартынова»: уж очень мне не хочется, чтобы с домов той улицы когда-нибудь снимали аншлаги и памятные доски, меняя их на другие, как это делалось в первопрестольной, где в числе недостойных оказались имена Богдана Хмельницкого и Валерия Чкалова, Чайковского и Лермонтова, Островского и Горького, Чехова и Грибоедова, Репина и Мясковского, Мечникова и Белинского… Пусть будет, как будет.