Евней Букетов

Ребенок, одинаково любимый всеми тремя семьями Букетовых, оправдал их надежды: он не только опередил своих сверстников, но и стал лучшим учеником Марьевской средней школы. Он начал посещать драматический кружок, а потом стал его руководителем… Когда в школе ставили трагедию А. Пушкина «Каменный гость», он выступал и в качестве режиссера, и в роли главного героя — Дон Гуана. Спектакль показывали в Марьевке несколько раз. Затем Евней перевел это произведение на казахский язык, и спектакль увидели жители Баганаты. Сейчас в это верится с трудом, но это было осуществлено благодаря энтузиазму пятнадцатилетнего подростка. В те годы он с упоением зачитывался произведениями А. Пушкина, знал наизусть многие стихи великого поэта, увлекся творчеством Лермонтова и Некрасова, а затем Сергея Есенина, Владимира Маяковского.

Камзабай БУКЕТОВ. «Друг мой, брат мой»:

«Однажды он приехал из Марьевки на зимние каникулы и привез большую сумку, наполненную бумагами. Точно не помню, в каком классе он тогда учился: в 7-м или 8-м, оказывается, он перевел на русский язык уже почти полкниги Сабита Муканова «Загадочное знамя», которая позже вышла в свет под названием «Ботагоз». Аульная молодежь заинтересовалась его переводом, желающим он зачитывал страниц десять, а потом насильно выпроваживал их из дома, умоляя не мешать ему. Этот его труд позднее пропал бесследно. Однажды я спросил Евнея: где же тот перевод? Он засмеялся, сказав, что это был детский лепет молодости».

Летом следующего года, после переезда в Двойники, Арыстан на южной окраине села купил старый деревянный дом, все лето ремонтировал его и привел наконец в божеский вид. Теперь у него было свое жилье, семейство его к этому времени разрослось — детей, вместе с последышем Еслямбеком, стало пятеро.

Всех их надо было накормить, одеть. Мальчики же в пылу игры забывали обо всем, возвращались домой чумазыми, нередко с разорванными рубашками или брюками. Мать ругала их на чем свет стоит, иногда награждала их подзатыльниками, громко сетуя на то, что Всевышний не дал ей хотя бы одну девочку. Тогда свекровка Кенжетай успокаивала сноху: «Беу, милая моя, не гневи понапрасну Аллаха, не забывайся. Будут живы, здоровы твои сыновья, вырастут и приведут тебе пятерых невесток, и тогда успеешь отдохнуть». Свекровь, которой шел девятый десяток, держала внуков и детей своих, тоже уже не молодых, в строгости. Жалела она и защищала лишь Евнея. И еще заступалась за своего сына — Арыстана, когда сноха начинала выражать недовольство мужем. «Прекрати, если супруги ладят — счастье им светит. Не перечь мужу, не командуй им — это дурной обычай, угодившая мужу — угодит и всему аулу», — властно говорила она.

Когда Арыстану перевалило за пятьдесят, он почувствовал, что быстро устает, что силы его истощаются и уже не такие, как прежде, сердце стало давать сбои, беспокоили колющие боли в груди. Работа уже не так спорилась, как раньше. Шитье сапог только на первый взгляд легкое занятие, на самом деле сидеть в полусогнутом положении часами, день за днем, притом без движения, на низкой табуретке, мять и гнуть грубую кожу до кровавых мозолей на руках — тяжелый, изнурительный труд. От напряжения сильно устают глаза, немеет поясница. Вздохнув, Арыстан говорил домочадцам:

— В нашем роду не было мужчин, которые прожили бы более шестидесяти. Отец мой Бокет скончался в возрасте пятидесяти двух лет. А я уже приближаюсь к его возрасту. Наверное, тоже не перешагну этот порог…

Старая мать ему запрещала даже думать об этом и резко прерывала его:

— Сын мой, на все воля Аллаха и знать нам ее не дано, зачем зря пугаешь своих?

Чтобы замять неприятный разговор, посмеиваясь, Арыстан продолжал:

— Хорошо бы дождаться свадьбы Евнея, поцеловать родившегося внука и передать его на воспитание Бальтай, вот тогда уже можно спокойно отправляться на тот свет.

— И на это воля Аллаха. Только, сын мой, и на это терпение нужно.

Этот разговор неожиданно возобновился осенью 1941 года.