Эволюция

Конечно же, возможности поделить землю просто не существовало. Это было конфликтом между двумя принципиально различными представлениями о земле. Охотники видели свою землю местом, к которому они были привязаны, словно деревья, росшие из неё. Для земледельцев она была ресурсом, которым можно владеть, который можно покупать, продавать, делить: земля была собственностью, а не местом. Результат мог быть лишь один. Охотников-собирателей просто превзошли численностью: десять плохо питающихся и низкорослых земледельцев всегда могли одолеть одного здорового охотника.

Через три дня дней пути они добрались до чего-то вроде трущоб — грубого скопления шалашей и навесов. Напряжённая и скучающая Юна оглядывалась по сторонам.

— Почему мы пришли сюда? Мы должны продолжать идти до наступления темноты…

Керам дружески положил руку на её плечо.

— Я думал, что тебе захотелось бы остановиться здесь. Юна, разве ты не узнаёшь это место?

— А должна бы, — послышался странно знакомый женский голос.

Юна обернулась. Хромая, к ней шла женщина с куском старой кожи, наброшенным на голову. Мысли Юны завертелись вихрем. Да, слова были странными — потому что они были сказаны на родном языке Юны, на языке, которого она не слышала с того дня, когда ушла из своей деревни вслед за Кахлом.

Теперь Юна смогла разглядеть лицо женщины. Это была Сион, её старшая сестра. Её захлестнула непередаваемая тоска.

— О, Сион, — она шагнула вперёд, протягивая руки.

Но Сион отодвинулась.

— Нет! Держись подальше, — она скорчила гримасу. — Болезнь не убила меня, как она убила стольких из нас, но всё же я могу переносить её.

— Сион, а кто…

— Кто умер? — Сион рассмеялась жестоким смехом. — Ты бы лучше спросила, кто выжил.

Юна огляделась.

— И это точно то место, где мы жили? Ничего прежнего не осталось.

Сион фыркнула.

— Мужчины пьют пиво и медовуху. Женщины работают на фермах в Киире. Юна, сейчас никто не охотится. Животных прогнали, чтобы освободить место для полей. Мы кое-как выживаем. Иногда мы поём старые песни для земледельцев. Они дают нам больше пива.

— А кто сейчас шаман?

— Шаманствовать не разрешается. Последний из них упился до смерти, жирный дурак, — она пожала плечами. — Да и какая разница? Ничего из того, что мог сказать нам шаман, сейчас нам не поможет. Не шаман знает, как растёт пшеница — никто, кроме земледельцев и их хозяев из города со своими обрывками ниток и узкими глазами, которые таращатся в небо.

Болезнью, которая разразилась среди них, была корь.

Конечно же, человечество всегда было добычей для некоторых болезней: среди самых древних недугов были проказа, фрамбезиоз и жёлтая лихорадка. Многие из них вызывали микробы, которые сохранялись в почве или в популяциях животных — так, жёлтую лихорадку переносили африканские обезьяны. Но у людей было время, эволюционное время, чтобы приспособиться к большинству таких болезней и паразитов.

С появлением новых, плотных общин появилась новая зараза — «болезни толпы», такие, как корь, краснуха, оспа и грипп. В отличие от более древних болезней, микробы, вызывавшие эти болезни, могли выживать исключительно в телах живых людей. Такие болезни не могли появиться у людей в процессе эволюции до тех пор, пока не появились достаточно плотные и подвижные толпы, которые позволяли им распространяться.

Но, если они инфицировали толпы людей, они должны были и появиться в толпе. И так это, собственно, и было: толпы животных, сильно социальных существ, стада которых теперь жили рядом с людьми — животных, которыми эти болезни долгое время ограничивались. Туберкулёз, корь и оспа достались людям от крупного рогатого скота, грипп — от свиней, а малярия — от птиц. Тем временем, когда начали строить склады для зерна, популяции переносчиков инфекционных заболеваний — крыс и мышей, блох и клопов — достигли немыслимой плотности. Однако те, кто выжил, выработали определённую сопротивляемость, хотя некоторые из её механизмов были несовершенными, с разрушительным побочным действием. Механизмы адаптации работали слишком медленно по сравнению с бешеным темпом изменения человеческой культуры, чтобы успевать сглаживать эти недостатки.

И охотники-собиратели не могли оказать никакого сопротивления расширению границ сельхозугодий. Они были подавлены уже просто тем, что их земли заселяли массы соседей-земледельцев.

Этот переход от старого образа жизни к новому был критическим моментом человеческой истории. Происходил массовый неосознанный выбор между ограничением прироста населения в целях соответствия доступным ресурсам, как это было у охотников-собирателей прошлого, и попыткой увеличить производство пищи, чтобы прокормить растущую популяцию. И как только этот выбор был сделан, наступление фермеров могло лишь ускоряться. И после этого народ, сохранивший приверженность прежнему образу жизни, выживал лишь в наиболее экстремальных местообитаниях: на окраинах пустынь, среди горных вершин, в самых густых джунглях — в таких местах, которые не могли окультурить земледельцы.