Эворон

Когда пленного привезли в школу, у входа уже дымил выхлопными трубами мотоциклет: из штаба армейской части прибыл вызванный по телефону обер-лейтенант — специалист по допросам. На крыльце стоял, заложив руки за спину, пехотный капитан. Пленного летчика ввели в комнату, усадили на стул, стали разглядывать. Обер-лейтенант и пехотный капитан негромко переговаривались между собой. Капитан был полным, с добродушным, почти бабьим лицом, он показался Неверову даже симпатичным, домашним — капитан икал, смущаясь этого, и, очевидно, произнося извинения. Обер-лейтенант был молод, коротконос и, должно быть, занимался физподготовкой, гад.

Между тем, знай Неверов вражеский язык, он перераспределил бы оценку впечатлений. Добродушный капитан предлагал немедленно расстрелять пленного, согласно параграфу приказа, заверенного лично доктором Геббельсом, предписывающего безусловное уничтожение каждого комиссара и политработника.

Младший по чину, напротив, возражал: у него имеется новое распоряжение. Подписанное маршалом Герингом. В соответствии с этим документом пленных летчиков рекомендуется сосредотачивать в специальных пересыльных лагерях для авиаторов, например, при штабе шестого германского воздушного флота, к которому обер-лейтенант прикомандирован.

«Но доктор Геббельс…» — настаивал пехотный капитан.

«Я думаю, доктор Геббельс будет также доволен, если пленный комиссар заговорит, проявит малодушие — что откроет неплохие перспективы для пропаганды. Капитулировавший комиссар, подумайте!»

«Пожалуй. Я не буду мешать Вашей работе. Разумеется, если вы позаботитесь о необходимой гарантийной документации».

«Я обещаю вам это».

Симпатичный капитан еще раз икнул и оставил Неверова, покачивающегося на стуле от боли в руке — в кашу раздроблено запястье, — наедине с обер-лейтенантом Эрихом Утль.

Затворив дверь, обер-лейтенант протянул пленному свой носовой платок и сказал по-русски почти без акцента:

— Возьмите. Скоро вам сделают настоящую перевязку.

Павел обмотал запястье платком, ткань сразу же пропиталась кровью.

— Как комиссар, вы наверняка знаете расположение аэродромов вашего полка, численность самолетов, их виды. Имена командиров. Вот все, что требуется в обмен на вашу жизнь.

«Почему я не проверил карманы перед вылетом?»

— Вы что-то шепчете? — наклонился к летчику безукоризненно вежливый Эрих Утль. — Ну, громче, громче. В противном случае врача не будет.

Он двумя пальцами захватил за кончик платок и сорвал его с раздробленной руки Павла. На дощатый пол закапала кровь. Обер-лейтенант поискал глазами по комнате — бывшей учительской, на пустом книжном шкафу увидел пыльный глобус и рифленый трехгранный уголок логарифмической линейки. Приподнявшись на носках, выдернул линейку, осмотрел ее и резко хлестнул Неверова по левой руке.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Вечером в избу Евдокии принесли залитого кровью русского летчика и кинули на пол.

Когда дверь захлопнулась, женщина бросилась к Неверову. Он был без сознания. Левый рукав гимнастерки напрочь оторван, рука — в синяках и кровоподтеках, кисть обернута промасленной бумагой и обмотана шпагатом. Павел бредил. Женщина напоила его, оторвала от простыни чистый лоскут и хотела уже развязать бечевку, но на пороге, пинком раскрыв дверь, появился солдат с автоматом, сказал:

— Найн!

И отшвырнул женщину к стене.

Очнулся Павел от жжения в руке и от дразнящего запаха колбасы. На полу перед ним, у самого лица, были разложены открытые банки с консервами, колбаса (острый чесночный дух), хлеб, высилась бутылка зеленого стекла. Чуть выше — голенища начищенных сапог. Взгляд скользнул по голенищам, потом выше — по галифе, остановился на обращенном вниз внимательном лице Эриха Утль.

«Вот, значит, Сергунька, какие дела. Невеселые у нас с тобой дела».

Заметив, что комиссар открыл глаза, обер-лейтенант сказал:

— Вы мне должны верить, я всегда держу свое слово. Я позабочусь, чтобы вас отправили в Германию и наградили чем-нибудь, например, виллой. Нужно только слегка отвечать на мои вопросы. А пока поешьте.

Здоровой правой рукой Павел опрокинул бутылку.

— Неумно и глупо. Даже комиссару следует быть благоразумным человеком. Ваша игра обрела финал.

Неверов снова закрыл глаза.

Ночью Евдокия принесла хлеб и две картофелины «в мундире». В деревне уже все знали о его молчании. Знал и деревенский ветеринар в лесу. Женщина накормила летчика, и он заснул на топчане, куда она его перетащила.

Утром за Павлом пришла машина, отвезла в штаб, и там летчика допрашивали двое суток. Эриху Утль пришлась по душе линейка.

— У вас в России, — говорил он, похаживая, — издавна наказывали плохих учеников линейкой. Большевики легкомысленно отменили это наказание. Глупое милосердие, оно ни к чему хорошему, как вы можете теперь убедиться, не привело. Мы снова будем возвращать линейку в школу. И первый ученик будете вы.

Он бил его по больной руке, по запястью, по локтю, по предплечью.