Эворон

— Получили новенький, «Партизан» называется. Капитан есть, а механика ищем. Положение, Павел Сергеевич, следующее — надо кровь из носа ускорить доставку леса по Силинке. Там сплавщики работают нормально, а река подводит. Чуть не каждую неделю залом. Вот и решили мы вязать бревна в плоты и тащить их катером сюда. Надежно, и в пять раз быстрее. Возьмешься за это дело?

Неверов кивнул радостно:

— Спрашиваешь!

— Числиться с капитаном будете за бригадой Смородова Алексея.

— Та самая бригада, где нанайца недавно подстрелили? — спросил Черкасов.

Сидоренко нахмурил брови.

— Та самая. Отняли парню руку…

— Стрелял-то кто, Иван?

— Черт-те знает. Сволочей еще хватает! Нанаец этот, Афоня, пока плох, ничего толком не рассказывает. Одно от него добились — в Ржавой пади палили.

— Где, где?

— Место тут есть темное. Ржавая падь называется…

Глава вторая

РЖАВАЯ ПАДЬ. 1932.

1.

Звали седого старика, стрелявшего в Афоню, Иван Христофорович Севенард.

Одичал, оголодал инженер-полковник Иван Христофорович, в дикого зверя превратился. В редкие светлые минуты задумывается Севенард — сколько он здесь, на Ржавой пади? Восемь? Десять лет? Смутно помнит он другую жизнь. Помнит каменный особняк на Малой Дворянской, помнит Петроград туманный, ускользающий, свою коллекцию минералов помнит и себя — усатого, полнокровного. Снежные полукружья колоннад в Горном и… и… и все. Хотя позвольте, почему он здесь? Ах да, самородная медь… Иван Христофорович, кряхтя, наклоняется с высокой лежанки, зачерпывает негнущейся ладонью голубику. Долго смотрит на нее, потом отправляет в беззубый рот. Кисло. Сок течет по бороде, капает на пол.

Самородная медь, кристаллическая… Как ее по-латыни? Забыл, забыл… Вот что не забылось: в Хабаровске, когда он вернулся с образцами, его дом на бульваре уже занимал казачий подъесаул из банды Пепеляева. Полковник пробрался в город, как вор, копыта лошади обернуты мешковиной, но предосторожности были ни к чему. Дом ярко, зазывно светился изнутри, оттуда неслась-наяривала тальянка, вылетал в ночную темь женский смех. Ставни были распахнуты — из окон торчали пулеметы.

Власть в городе была черт-те чья. Ночевал он у своего денщика Очеретяного, тот уже обзавелся бабой с набережной; увидев полковника, разинул от удивления рот, принял вещмешок, засуетился, загромыхал по избе сапожищами.

— Ваше благородие! Да боже ж мой! А я вас схоронил, Иван Христофорович, звиняйте… Сюда!

Севенард прошел в горницу, обошел брезгливо бабу, собиравшую с поклонами свои манатки, грохнулся на стул. Очеретяный, здоровенный косолапый малоросс, служивший при нем еще в Щиграх, уже нес в ладонях трясущийся ковшик с питьем. Напоив полковника, сел на пол — стал стягивать с Ивана Христофоровича сапоги.

Днем было солнечно, и Севенард дивился тому, что произошло за недолгие месяцы его отсутствия с Хабаровском. Говор и смех глушил дальнюю пальбу. Мчались автомобили по бульварам между тремя городскими холмами, в них сидели, откинувшись, подтянутые англичане в хаки и веселые мордастые американские офицеры. Нездоровая, воспаленная толпа выносила на берег Амура, к утесу, господ в визитках и при гамашах, дам в замысловатых, украшенных плюмажами и фальшивыми цветами шляпках, обывателей в клетчатых кепи, японских солдат в аккуратных обмотках, спекулянтов, мускулистых матросов Амурской флотилии, служащих русско-японского банка, парубков в казачьих папахах, с саблями по боку шаровар. Катили по брусчатке щегольские рессорные коляски, опасливо огибая у ресторана «Боярин» боевой броневик. В бывшей резиденции генерал-губернатора Приамурского края накручивались телефоны, скрипели половицы, щелкали каблуки адъютантов. Звучала здесь речь православная — готовила свое наступление белая власть. Ее юрисдикция простиралась вплоть до улицы Муравьева-Амурского, где стояли под ружьем безучастные японские недоростки, вознамерившиеся, сволочи, сделать Дальний Восток землей своего божественного микадо.

Иван Христофорович, влекомый толпой, прошел, поигрывая желваками, мимо японцев и оказался на парапете подле утеса. Открылся беспредельный в своей дали Амур и Хехцирские горы слева. Гремел в раковине русский полковой оркестр, капельмейстер вполоборота дирижировал трубами и тромбонами, живописал белыми, в нитяных перчатках, руками. Справа терялся в дымке ажурный мост, его мост…

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Переведен был инженер-полковник Севенард в распоряжение Приамурского генерал-губернаторства незадолго до начала мировой бойни как специалист по буровым работам.