Эворон

По дороге Тончи объяснил: для орочей медведь не только промысловый зверь, дающий охотникам сочное мясо, топкий жир и теплую шкуру, но и божество. Хозяин животного мира тайги. Так, во всяком случае, говорит шаман Будэнгери́. И лучше постараться сделать так, чтобы убил медведя не орочский охотник, а кто-то другой. Чужеземец, на худой конец — человек из другого селения. Тогда медведь не обидится на орочей. Сидорцев уже знал об этом обычае и потому с готовностью — к неудовольствию жены — согласился участвовать в начальном выслеживании зверя. Знал об уловках, к которым прибегают лесные люди, чтобы выдать за убийцу медведя кого-то другого, а не себя. Даже в том случае, когда охотник завалит медведя в одиночку, и некому, кроме него, освежевать добычу, он поступает с хитринкой: начиная орудовать ножом, прихватывает вместе с черенком тесака и лапу своей собаки. Сделав два-три движения, отпускает собачью лапу. Ибо считает, что медведь уже введен в заблуждение и теперь охотник может спокойно разделывать тушу.

Бродили по тайге Тончи, Сидорцев и Покто всего полдня и мальчишка нашел следы, а по ним и берлогу. Возле берлоги Тончи лег на землю и принялся ее слушать, прижался ухом к снегу. Сообщил, что медведь ворочается. Достал нож и на ближайшем дереве сделал зарубку. Затем они не спеша возвратились в поселок.

Все дальнейшее Сикау Покто воспринял не только как медвежий праздник, но и как свою свадьбу с Любой Тактамунка. Несколько недель, пролетевших после выслеживания, были наполнены в Уське суетливым поджиданием гостей из поселка Дата, а также из маленьких орочских селений по течениям речек Содолинго и Аделами; приготовлением всяких вкусных кушаний — в количествах, приведших эвенка в восторг. Готовили в чанах талу́ — строганину из добытой Покто красной рыбы, а также из тайменей. Готовили соленые носовые хрящи лососей — большое лакомство, предназначенное только для мужчин-охотников, ибо душа промыслового животного, как были убеждены орочи, живет у него в носу. Готовили таксу́ — разварную в жиру рыбу, мелко сеченную, затем снова залитую рыбьим жиром пополам с сушеными ягодами и в таком виде охлажденную в берестяных посудинах. Готовили соленую икру. Готовили мясо с ног лося, а также его печень, почки, сердце, глаза и головной мозг. В особые деревянные тарелочки помещали костный мозг — это лакомство сберегалось для почетных гостей.

Помимо того, готовили студни: из мездры лосиной кожи, из рыбьей кожи и икры. Студни сдобряли листьями черемши и клубнями сараны — дикой лилии. Готовили лепешки из ягод черемухи, брусники и голубики.

Все это делали женщины, но Люба не принимала участия в стряпне — она строила юрту для себя и Сикау Покто. Эвенк благородно рвался помочь женщине, но Сидорцев качал отрицательно головой.

— Не надо. Нельзя.

Юрту Тактамунка поставила на окраине поселка, почти в самой тайге, что примыкала к Уське, на маленьком пригорке. Родственники Любы вырыли здесь ямы для кольев. Затем женщина обтянула колья корой бархатного дерева, корой, сохраняющей прохладу летом и тепло зимой, постелила на пол, на сухую хвою, медвежьи шкуры, сложила очаг. На полки поместила приданое: берестяную и деревянную посуду, кожемялку, скребки для обработки шкур. Возле юрты род Тактамунка расположил полукругом подарки — несколько клеток с лисами и таежными птицами, чтобы молодым не было скучно.

Когда таким образом уют был наведен, Люба развела огонь в очаге, да так ловко, что ароматный дымок тонкой сизой струйкой устремился точно в отверстие в потолке юрты, закурила трубку и уселась на шкуры рядом с выходом — место в глубине предназначалось для мужа. Покто вошел в юрту и увидел, что здесь тепло и приятно, что жена уже шьет ему качу́и — зимний халат из лосиной замши.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Окрепли морозы, стал Тумнин, и по звонкому льду съехались в Уську многочисленные гости медвежьего праздника. Тут и подоспела настоящая охота.

К берлоге, найденной и помеченной осенью Тончи, отправились восемь опытных охотников. Один Покто нес винчестер, остальные были вооружены луком и стрелами да рогатинами. Медведя полагалось взять без огнестрельного оружия, винчестер же — на всякий случай. Эвенку так и не пришлось снять его с плеча.

Остальные люди сидели дома и прислушивались, не раздастся ли из тайги крик «Ху-ху-ху» — знак удачной охоты.

В тайге, возле берлоги, охотники принялись расчищать полянку и, прежде чем будить медведя, воткнули по ее углам в снег молодые елочки. Такой процедуры требовал древний ритуал, более древний, чем появление первого шамана на Амуре. Все ветки елочек были срезаны за исключением верхушек. Сикау Покто, впервые попавший на медвежий праздник орочей, увидел, что охотники принялись наряжать оголенные елочки крашеными ритуальными стружками. Затем они отмерили от берлоги расстояние, равное убойному полету стрелы, и здесь утоптали площадку.

Медведя подняли, двое сильных охотников прижали его рогатинами к стволу толстой сосны, привязали зверя. Старый Батум протянул лук одному из гостей.