Европа-45. Европа-Запад

Некоторое время Михаил все возвращался мыслью к «хорху», спрятанному в копне сена совсем недалеко отсюда. Сесть бы всем в эту мощную машину и поскорее отъехать от зловещего лагеря смерти, где уже, конечно, подняли тревогу фашисты, которым удалось удрать час тому назад. Но тут же он отогнал соблазнительную мысль. «Хорх» уже, наверно, разыскивают на дорогах. Все шоссе блокированы, и единственное спасение — в лесах, в горах, в непроходимых пущах.

— Не приходилось вам бывать в этих лесах? — обратился Михаил к французу.

— Я привык иметь дело с шоссе, — ответил тот.

— Надо идти дальше, — сделал вывод Михаил.

Никто не возражал. Трое спасенных от смерти, хоть и были слабее всех, шли первыми, все еще опасаясь погони. Юджин, навьюченный, пожалуй, больше всех, двигался спокойным, натренированным шагом. Француз плелся чуть-чуть в стороне с таким выражением на лице, словно хотел сказать: «Моя хата с краю». Михаил то и дело отставал, чтобы сориентироваться, затем обгонял всех и шел во главе группы. Лишь пан Дулькевич насилу передвигал ноги и не отставал только потому, что боялся одиночества и темноты.

— Пся кошчь! — бормотал он. — Куда мы спешим? Может, на завтрак к кельнскому гаулейтеру? Нас ждет за столом белая скатерть, дымится аппетитный кофе. Ха!

Уже совсем рассвело, дальше идти было опасно. Михаил скомандовал остановиться на отдых.

Американец и англичанин вызвались стать на вахту. Остальные расположились на маленькой полянке под старой высокой сосной. Пан Дулькевич сразу же упал навзничь на мягкий ковер из сухой хвои, зажмурился и сделал вид, что спит. Итальянец и чех осторожно присели на корточки и озирались, готовые каждый миг вскочить и бежать дальше. Француз, привалясь спиной к гладкому стволу сосны, жевал травинку и насмешливо посматривал на командира отряда, который занялся приготовлениями к завтраку.

Состоял завтрак опять-таки из галет и жестянки аргентинской телятины, взятых из запаса Юджина.

— Кормимся за счет Америки? — засмеялся Риго.

— Если с Америки ничего больше не выжмешь, то почему же... — усмехнулся Скиба.

— Американцы наступают во Франции, — напомнил Риго.

— За то время, пока они «наступают», наши армии прошли расстояние, равное двум Франциям, — сказал Михаил.

— Чьи это «наши»? — француз сделал вид, что не понимает.

— Советские, — спокойно пояснил Скиба.

— Прошу прощения, я и забыл.

— Пожалуйста. И уверяю вас, если бы на пути наших армий стоял такой город, как Париж, он уже давно был бы освобожден. Американцы что-то не торопятся, хотя немцы фактически не оказывают им сопротивления.

— Американцы — реалисты, — засмеялся Риго. — Они знают, что за красивыми фасадами Парижа скрывается четыре миллиона голодных ртов. А кому захочется кормить несколько миллионов французов?

— Ну, так пусть они прокормят несколько дней хотя бы нас, — в тон ему ответил Михаил.

— Вы толковый собеседник, — похвалил француз.

— А вы, наверно, собираетесь выдать себя за того легкомысленного француза, который вошел в пословицу? — засмеялся Михаил.

— Я авантюрист, — вздохнул Риго. — Если хотите, я расскажу вам с самого начала свои приключения.

— С удовольствием послушаем.

И Раймонд Риго начал рассказ. Сидя под сосной, закрыв глаза, он говорил и говорил, иногда сбивался с немецкого на родной язык, и тогда пан Дулькевич бормотал перевод, хотя многие из тех слов, которые употреблял Риго, были и так понятны всем.

Это была жизнь человека, еще совсем молодого, исполненного когда-то надежд и даже благочестия, а теперь изверившегося во всем.

Раймонд Риго был пикардийцем. Все войны, все битвы, что разыгрывались на территории Франции, проходили и по Пикардии. Войска всегда толклись на ее нивах, как отара овец на пастбище. Каждый холм пикардийской земли был могилой какого-нибудь неизвестного солдата. Наверно, не было такой армии в Европе, солдаты которой не прошли бы через пикардийские равнины. Жители Пикардии всегда видели больше смертей, чем рождений. Может быть, поэтому они были богомольными и все свои надежды возлагали на всевышнего. Может быть, поэтому отец Раймонда Риго отвез его, еще десятилетнего, в Париж и отдал в иезуитский коллеж, откуда Раймонд со временем и перешел на богословский факультет Сорбонны. Он верил в бога потому, что бог должен был спасти Францию от всех несчастий. В детстве его учили, что снег, который лежит на вершинах гор и никогда не спускается на виноградники Франции, — белый, что небо над его родиной — голубое, а кровь, пролитая лучшими сынами Франции за свою отчизну, — красная. Белое, голубое, красное — это были цвета национального флага Французской республики. И хоть Риго носил черную одежду, он знал, что белое, красное и голубое — святые цвета. В его представлении Франция тихо сияла, это была страна, которой, подобно Золушке или мадонне на старинных фресках, уготована необычная судьба. Франция рисовалась ему державой великой, свободной и прекрасной. Лишенная величия и свободы, она перестала быть Францией.

Поэтому, когда началась война с фашистами, Риго оставил Сорбонну и пошел добровольцем в армию.