Европейская мозаика

И вдруг всё рухнуло в одночасье. Первый сигнал тревоги прозвучал в начале 1720 года, когда принц де Конти, оскорблённый тем, что Ло отказался продать ему новые акции Миссисипской компании по их номинальной стоимости, послал людей в банк с требованием обменять на металлические деньги такое огромное количество банкнот, что для транспортировки потребовалось три телеги. Ло пожаловался регенту, и тот приказал принцу вернуть банку две трети монет, которые он оттуда вывез. Принц был вынужден подчиниться деспотичному приказу. Но скоро нашлись те, кто последовали примеру де Конти. Всё больше сообразительных маклеров справедливо полагали, что рост курса акций и количество банкнот в обращении не может быть бесконечным.

Некоторые крупные держатели акций стали продавать их, вывозя полученное золото и серебро за пределы страны — в Англию и Голландию. Это вызвало подозрения у других акционеров. Последовала цепная реакция и массовый сброс ценных бумаг. Их стоимость падала с катастрофической быстротой. И вновь за Ло охотились толпы людей. Но теперь они уже требовали вернуть их сбережения. Не проходило дня, чтобы в толпе, осаждавшей банк Ло, не задавили бы насмерть нескольких человека (один раз погибло сразу пятнадцать человек).

Разумеется, Париж не был бы Парижем, если бы не откликнулся на эти события сатирическими куплетами:

В понедельник я акции купил,Во вторник миллион по ним получил,В среду дома в порядок привёл антураж,В четверг заказал себе экипаж,

В пятницу решил поехать на бал,Ну а в субботу в больницу попал.

На головы регента и Ло сыпались все проклятия, какие только могла придумать народная ненависть. «Те, кто были свидетелями ужасов того времени, — пишет Дюкло в „Секретных мемуарах о регентстве“, — и сегодня вспоминают его как страшный сон, не могут понять, почему не разразилась внезапная революция и почему Ло и регент не умерли страшной смертью. Они оба испытывали ужас, но люди не зашли дальше жалоб; всеми овладели угрюмая и робкая безысходность и тупое оцепенение, а помыслы людей были слишком низменными, чтобы отважиться на дерзкое преступление во имя общества».

Все попытки вернуть доверие к акциям Миссисипской компании оказались тщетными. Было подсчитано, что всего в обращении находится банкнот на сумму в 2 600 000 000 ливров, в то время как суммарное достоинство всех монет в стране не составляло и половины этой цифры.

Ло был уволен со всех постов и должностей. Когда он возвращался из дворца регента в свою резиденцию, толпа забросала камнями его карету. На следующий день была атакована карета, в которой сидели его жена и дочь. В отчаянии Ло решил покинуть Францию. По воспоминаниям современников, во время своей последней беседы с регентом он сказал: «Я признаю, что совершил много ошибок, я совершил их, потому что я человек, а людям свойственно ошибаться; но я заявляю вам со всей серьёзностью, что ни одна из них не была продиктована безнравственными или бесчестными мотивами и что ничего подобного нельзя обнаружить ни в одном моем деянии».

Регент обеспечил ему безопасный выезд из страны.

Все его бумаги были вложены в земельную собственность во Франции, дворцы и поместья конфискованы решением парламента, поэтому он уезжал нищим. Регент готов был выдать ему любую озвученную сумму — Ло отказался от этой милости. Этот благородный поступок свидетельствует, что он не был бесчестным мошенником, а искренне стремился найти ключ к росту общественного богатства.

С собой из Франции Ло увез только карманные деньги и алмаз стоимостью пять-шесть тысяч ливров. Этот небольшой капитал позволил ему вернуться к игре, в которой Фортуна обычно была к нему благосклонна. В 1723 году, после смерти герцога Орлеанского, Людовик XV назначил Ло пенсию в 12 тысяч ливров, но вновь привлечь отставного финансиста к делам не решился.

В 1725 году английское министерство юстиции даровало ему прощение за убийство Уилсона, и он смог вернуться в Лондон. Ло прожил в Англии четыре года, а затем перебрался в Венецию, где и умер от пневмонии в 1729 году, в возрасте 58 лет.

Крах его финансового эксперимента привёл к тому, что Адам Смит напрочь отвергнул капиталотворческую концепцию кредита. Кажется, нашей эпохе тоже есть что сказать по этому поводу.

P. S.