Европейская мозаика

Весной 1790 года Н. М. Карамзин гулял по Парижу в сопровождении некоего аббата Н***, который сетовал: «Вы опоздали приехать в Париж… Жан Ла несчастной выдумкою банка погубил и богатство, и любезность парижских жителей, превратив наших забавных маркизов в торгашей и ростовщиков; где прежде раздроблялись (разбирались, обсуждались. — С. Ц.) все тонкости общественного ума, где все сокровища, все оттенки французского языка истощались в приятных шутках, в острых словах, там заговорили… о цене банковых ассигнаций, и домы, в которых собиралось лучшее общество, сделались биржами. Обстоятельства переменились — Жан Ла бежал в Италию, — но истинная французская весёлость была уже с того времени редким явлением в парижских собраниях».

Последний викинг

Вольтер называл Карла XII самым удивительным из людей.

Я согласен с этим утверждением, хотя вкладываю в него другой смысл, чем французский писатель. На мой взгляд, венценосный шведский бродяга удивителен тем, что он сознательно пытался воскресить в христианском мире XVIII века — века просвещённого абсолютизма, Ньютона, энциклопедистов — традиции и обычаи своих древних предков. Подобно древним конунгам, которые шли в поход, не зная путей и не считая врагов, Карл слепо вверял себя своей судьбе, не заботясь ни о чём, кроме чести воина. Он намеренно воскрешал древний обычай войны, благодаря чему его походы приобрели черты легендарных странствий северных дружин по пути «из варяг в греки».

Военное предание было в Швеции сильно, как нигде в Европе. Только благодаря войнам страна приобрела то значение, которое она имела к началу XVIII века, и только войнами его можно было сохранить.

Карл рос в атмосфере героических преданий. Он с детства увлекался чтением саг. Саги оказали сильное влияние на его воображение. Семилетний Карл уже выражал желание поручить царствование брату, пока он сам будет странствовать с дружиной по свету. Эта страсть не угасла и с возрастом. Перед Полтавским сражением, когда раненому в ногу королю пришлось несколько дней пролежать в постели, он, чтобы развлечься, заставлял своего слугу, Гультмана, садиться рядом и рассказывать саги и истории о рыцарях. Гультман отметил в дневнике, что Карлу особенно понравилась сага о Роларе Гетриксоне — «как этот богатырь одолел русского волшебника на острове Ретузари (где ныне расположен Кронштадт. — С. Ц.

) и завоевал всю Россию и Данию, так что имя его почиталось и прославлялось на всем севере». Правда, в отличие от Ролара, Карл «русского волшебника» не одолел…

Конечно, редкий мальчишка не грезит о приключениях и подвигах, но у Карла это не было простой игрой воображения. Уже в детстве он начал вести соответствующий образ жизни: в четыре года сел на маленькую лошадку, чтобы присутствовать на манёврах войск; в двенадцать лет с восторгом писал о наслаждении скакать на королевских лошадях. В семилетнем возрасте он застрелил первую лису на охоте; в одиннадцать лет — первого медведя. Причём в охоте Карл искал не добычи, а славы, как и полагалось викингу. Повзрослев, он не удовлетворился существующими охотничьими правилами, а издал указ, чтобы на королевских охотах ходили на медведя только с копьём или ножом (как древние витязи) и сам проделывал это множество раз.

Но и этот способ охоты король нашёл недостаточно рыцарственным и чересчур выгодным для охотника — и стал ходить на медведя с вилами и дубинкой. Он опрокидывал зверя вилами, а товарищи затягивали петлей задние лапы. Особенно прославилась охота в Кунгеёре, на которой восемнадцатилетний Карл оглушил бросившегося на него медведя такими мощными ударами дубинки, что косолапого привезли в санях в обморочном состоянии.

Подобные забавы не были случайны — в них видно сознательное подражание обычаям викингов:

Уже Фритиоф ходит на ловитву;В глуши лесной, не трепеща,Вступает он с медведем в битву,

И без коня, и без меча.Грудь с грудью бьются; но со славойСмельчак, хоть ранен, прочь идёт…[44]

Это разительное сходство становится ещё заметнее при взгляде на ближайшее окружение шведского короля. Прежде всего, помимо гвардии, мы видим рядом с ним особый отряд драбантов, который по-русски можно назвать не иначе, как «дружиной». Численность драбантов в начале походов Карла достигала 150 человек. Их набирали из самых храбрых офицеров армии, которые считались в этом отряде простыми дружинниками. Вождём дружины был Карл, заменял его Арвид Горн в чине капитан-лейтенанта. Драбанты следовали за королём повсюду, куда бы он ни направлялся. К любому из них Карл питал неограниченное доверие, в котором ему ни разу не пришлось раскаяться.