Exemplar

Авторство проповедей II и III — «Иудеи прислали из Иерусалима священников и левитов к Иоанну спросить его: кто ты?»[1160], «Я исшел от Отца и пришел в мир и опять оставляю мир»[1161]

— вызывает некоторые сомнения, до сих пор считаясь окончательно не установленным, хотя возможность их принадлежности Г. Сузо полностью не отвергается. Недоказанным остается и авторство «Книжицы Любви» (Minnebüchlein). Приписываемое по традиции «Псевдо-Сузо», это произведение завершает собой корпус текстов, публикуемых в дополнениях к полным собраниям немецких сочинений доминиканского мистика.

II. Духовный путь Служителя

Каков же духовный путь Г. Сузо, скрывающийся за приведенным перечнем дат и фактов его жизни? Этот путь внутреннего становления в подробностях воссоздается на основе его автобиографии, а также всех остальных латино- и немецкоязычных произведений. В тесной увязке сочинения Г. Сузо становятся комментариями друг друга, обнаруживая огромное количество параллельных мест, поддающихся взаимному перекрестному толкованию. Будучи, благодаря чрезвычайной обширности и дробности представленной в них панорамы, подлинной энциклопедией жизни позднесредневековой Германии, эти сочинения представляют, при всем их жанровом разнообразии, объединяющий их общий метасюжет, который, по-видимому, и является линией жизни Г. Сузо. Сам автор предстает перед нами в образах Служителя (автобиография, «Книжица Вечной Премудрости»), Ученика («Часослов Премудрости») и Юноши («Книжица Истины»). Его голос также отчетливо слышится в проповедях и посланиях.

1. Начало, юношеские годы

Исходное состояние Служителя не получило непосредственного изображения ни в автобиографии «Vita», ни в «Книжице Вечной Премудрости». В общих чертах оно воссоздается как по его поздним воспоминаниям: «спокойное и привольное житие <...> в свое удовольствие», достаток вина и воды, сон без оков «на соломенном тюфяке» (с. 50 наст. изд.), так и по репликам искушавших его демонов: «не стоит слишком упорствовать. Приступай умеренно <...> Кушай да пей поплотней и себя ублажай, но при том опасайся грехов» (с. 14 наст. изд.). В терминологической системе, принятой в произведениях Г. Сузо, такому состоянию соответствует термин «gemach» (покой, удобство, уют, удовольствие)[1162]

, означающий лишенный каких-либо мотиваций настрой, построенный в соответствии со своими представлениями уклад, впрочем, скромный и безо всяких излишков. Это усредненная монашеская жизнь без проблемы и внутренней драмы, сводящаяся лишь к умеренности и воздержанию, дурной мир в душе, о котором сказано в послании IV «Книжицы писем» (XVII «Большой книги писем»): «Конец миру! Миру конец!» (с. 280, 343 наст. изд.).

2. Первый кризис

Как показано в прологе и гл. I автобиографии, в гл. I «Книжицы Вечной Премудрости» и гл. 1 «Часослова Премудрости», изображенный в них «покой» оказался ложным. Он завершился духовным кризисом, пришедшимся на пятый год пребывания Служителя в обители и 18-й год его жизни. Основной чертой докризисного состояния Служителя являлась раздвоенность. С одной стороны, несобранность духа, хранение себя лишь от очевидных пороков, готовность только к умеренным подвигам, суета и пристрастие к предметному миру. С другой стороны, неудовлетворенность собой, недовольство в обращении к сотворенным вещам и безотчетный поиск того, что смогло бы успокоить его смятенное сердце. Все это — при полном непонимании происходящего и неумении помочь себе. Так кризис описывается в автобиографии и толкуется автором с помощью образов и понятий модельного произведения жанра, «Исповеди» (кн. I, гл. 1, п. 1) Августина (см. с. 14 наст. изд.).

Несколько иначе, без пристального внимания к подробностям протекания, но с интересом к содержательной, метафизической стороне, кризис показан в «Книжице Вечной Премудрости». Неудовлетворенность собой, недовольство предметным миром — не что иное, как движитель внутреннего становления Служителя и одновременно свидетельство тайного попечения о нем Премудрости Божьей. Однако она ему до поры не являлась по причине, как сама разъясняет, его близости к сотворенному миру. Впрочем, он был ею избран от века, обнят ее вечным промыслом, свидетельством чему — переживание всякой вещи как некой препоны на пути к совершенству. Премудрость стояла у Служителя на пути, хотя он от нее удалялся.

Предельно назрев, кризис разрешился сверхъестественным образом. Такое разрешение изображено в автобиографии как «стремительное обращение» и «сокровенный, исполненный света Божий призыв»[1163] (с. 14 наст. изд.), в «Книжице Вечной Премудрости» и ее латинской редакции — как внезапная «встреча» Служителя с Премудростью Божьей «на путях» (с. 155 наст. изд.) либо «в стране неподобия»[1164], как его «просвещение» свыше при слушании Библии во время коллаций (Horologium Sapientiae. I. Cap. 1. — Seuse 1977: 373, 10—11).