Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников

приветствовали, когда он появлялся на литературных вечерах. Этот перелом в

отношениях молодежи к Достоевскому произошел в последний год его жизни. Он

жил в Кузнечном переулке, около Владимирской церкви. В 1879 году мой брат

Павел перевелся из Рождественского училища во Владимирское, лежащее против

той же Владимирской церкви, которую посещал Достоевский. Летом, в теплые

весенние и осенние дни Достоевский любил сидеть в ограде церкви и смотреть на

игры детей. Я иногда заходил в ограду и всегда раскланивался с ним.

Сгорбленный, худой, лицо землистого цвета, с впалыми щеками, ввалившимися

глазами, с русской бородой и длинными прямыми волосами, среди которых

пробивалась довольно сильная седина, Достоевский производил впечатление

тяжело больного человека. Пальто бурого цвета сидело на нем мешком; шея была

повязана шарфом. Как-то я подсел к нему на скамью. Перед нами играли дети, и

какой-то малютка высыпал из деревянного стакана песок на лежавшую на скамье

фалду пальто Достоевского.

- Ну что же мне теперь делать? Испек кулич и поставил на мое пальто.

Ведь теперь мне и встать нельзя, - обратился Достоевский к малютке...

- Сиди, я еще принесу, - ответил малютка.

Достоевский согласился сидеть, а малютка высыпал из разных

деревянных стаканчиков, рюмок ему на фалду еще с полдюжины куличей. В это

время Достоевский сильно закашлялся, а кашлял он нехорошо, тяжело; потом

вынул из кармана цветной платок и выплюнул в него, а не на землю. Полы пальто

скатились с лавки, и "куличи" рассыпались. Достоевский продолжал кашлять...

Прибежал малютка.

- А где куличи?

- Я их съел, очень вкусные...

Малютка засмеялся и снова побежал за песком, а Достоевский, обращаясь

ко мне, сказал:

286

- Радостный возраст... Злобы не питают, горя не знают... Слезы сменяются

смехом...

Не помню, что я ответил ему.

- Вы студент, в университете?

- Нет, я в учительском институте.

- То-то фуражка (я был в фуражке) с бархатным околышем. Я думал, что

вы семинарист: у них такой же пиджак да фуражка, кажется, такая же. Вы

говорите, учительский институт... Это все равно что учительская семинария?

- Нет, к нам в институт поступают из учительской семинарии. У нас

учится много народных учителей.

- Так вы были в учительской семинарии и учителем. А совсем мальчик.

Сколько же вам лет?

Я сказал ему и объяснил, что такое институт, причем заметил, что

большинство воспитанников много старше меня, а есть и женатые, например

Дмоховский.

- И живет в институте? А как же его жена?

- По правилам, у нас не должно быть женатых. Институтское начальство

знает, что Дмоховский женат, но не подает виду. Жена его на родине...

- Да, женатых в институт принимать неудобно, - смеясь, заметил Федор

Михайлович. - Пришлось бы для каждой семьи иметь комнату, а пожалуй, и

школу для ребят...

- Ну что же, в образцовом городском училище при институте обучалось

бы собственное поколение детей воспитанников, - отшучивался я.

- Тогда для института пришлось бы завести целые казармы, иметь целый

штат мамок, нянек, гувернанток. Тут уж не до учения, - смеялся Федор

Михайлович, а потом серьезно заметил:

- А я и не знал, что такое учительский институт. Слыхал о нем, но думал,

что это учительская семинария, а вот теперь вы и просветили меня. Встречи

между людьми всегда бывают полезны: часто узнаешь то, чего раньше не знал.

Мы приветливо простились уже за воротами ограды, причем я указал на

Владимирское училище, где живет моя семья.

- Да мы совсем соседи, - сказал он, прощаясь со мной.

После этой встречи, поздней осенью, когда воздух Петербурга был

пропитан туманной сыростью, на Владимирской улице я снова встретил Ф. М.

Достоевского вместе с Д. В. Григоровичем. Федор Михайлович приветливо

ответил на мой поклон. Контраст между обоими писателями был большой:

Григорович, высокий, белый как лунь, с моложавым цветом лица, был одет

изящно, ступал твердо, держался прямо и высоко нес свою красивую голову в

мягкой шляпе. Достоевский шел сгорбившись, с приподнятым воротником

пальто, в круглой суконной шапке; ноги, обутые в высокие галоши, он волочил, тяжело опираясь на зонтик...

Я смотрел им вслед. У меня мелькнула мысль, что Григорович переживет

Достоевского.

Больше Достоевского я уже не видел.

287

Утром в конце января 1881 года мы прочли в газетах, что Достоевский

заболел. Вечером я пошел к брату и зашел в Кузнечный переулок, чтобы по

поручению воспитанников справиться о здоровье Федора Михайловича.

- Очень плохо; никого не принимает; крови много вышло. Послали за

священником, хочет исповедаться и причаститься, - сказал мне швейцар.

Как известно, с Достоевским сделался удар, кровь пошла носом, удар

повторился. Достоевский болел несколько дней и вечером 28 января скончался.

На другой день вечером я пошел на панихиду. Небольшая, вероятно из

четырех комнат, квартира в третьем или четвертом этаже, с маленькой прихожей, скромно меблированная, с кабинетом, обитым клеенкой, была полна народу.

Посредине кабинета лежал Федор Михайлович, покрытый покровом. Рядом стоял

открытый дубовый гроб. Монашка читала псалтырь. У стола, у стен и на покрове