Ф. В. Булгарин – писатель, журналист, театральный критик

В 1974 г. вышла монография Рышарда Волошиньского, в которой рассматривались польско-российские научные и культурные контакты 1801–1830 гг.[1029] Булгарин был представлен в ней как поляк, который стремился к сближению двух народов. Толчком к переоценке роли Булгарина была книга о русском обществе XIX в. известного историка Людовика Базылова, который описывал Булгарина как очень талантливого и ироничного писателя, сотрудничавшего с III отделением в качестве эксперта и аналитика, а не доносчика или агента[1030]. Попытка частичной реабилитации Булгарина наделала много шума в польской исторической науке, в которой уже укрепился его образ как изменника и доносчика. В положительной рецензии на книгу Базылова Виктория Сливовская отметила, что характер сотрудничества с III отделением не означает, что Булгарин не был агентом и доносчиком[1031]

. Сливовская в других своих работах также подчеркивала, что это беспринципный человек, без «нравственного позвоночника», который мог в любой момент изменить свое мнение[1032]. Однако в последние годы она справедливо отметила, что Булгарин долгое время был для нее стереотипным образом ренегата на службе России, поэтому она не могла смотреть на него иначе[1033].

После упомянутой публикации Базылова и рецензии Сливовской в самом престижном польском историческом журнале этого времени интерес к редактору «Северной пчелы» усилился, он начал привлекать внимание историков литературы. В 1978 г. Зофья Мейшутович выпустила книгу, посвященную романам Булгарина, показывая, в частности, что его творчество является важным, интересным и ценным для изучения процессов, происходивших в русской литературе 1820–1850-х гг. В своей монографии она пыталась частично реабилитировать Булгарина, показывая его двуязычие и работу в области польской культуры[1034]

. Она придавала особое значение тому факту, что в русском обществе Булгарина долгое время воспринимали как польского литератора. Во введении к книге исследовательница даже намекала на валленродизм (тайную деятельность в стане врага на благо порабощенной родины) Булгарина, что, с точки зрения других литературоведов, явное преувеличение. В 1984 г. Базылов уделил много внимания деятельности Булгарина среди петербургских поляков, показывая, насколько он был неоднозначной фигурой[1035]. В конце 1980-х гг. его деятельность начал изучать видный польский историк русской литературы времен романтизма Богдан Гальстер. Он взялся за исследование роли Булгарина в публикации рецензии Лелевеля на «Историю…» Карамзина[1036]. Казалось, что эти публикации являются началом польского булгариноведения и что благодаря им произойдет переосмысление его деятельности. Однако после перемены строя в Польше в 1989 г. и сокрашения сотрудничества с российскми историками и филологами[1037]

интерес исследователей к Булгарину упал, и прошло более 20 лет, пока появились новые публикации с обсуждением поведения Булгарина.

Популярные в Польше XXI в. дискуссии по поводу исторического сознания, а также поведения поляков во время разделов и оккупации, лоялизма и сотрудничества с Россией показывают, что вряд ли факты смогут победить мифы. Фаддей Булгарин не вписывается в модель поляка-повстанца, по крайней мере после 1815 г. Правильно заметил видный польский историк Януш Тазбир, что «превращение немца или русского в поляка является ассимиляцией. Однако поляк, который начинает чувствовать себя немцем или русским, – это ренегат, у которого прошла “национальная апостасия”»[1038]. С 2011 г. вышло более 10 моих публикаций о Булгарине на польском языке, которые касались оценки его деятельности. Несмотря на то, что некоторые из них были помещены в престижных научных журналах и даже в газете с самым большим в Польше тиражом[1039], я не заметил роста интереса польского научного сообщества к деятельности Булгарина. Тем более он не привлек внимания рядовых польских интеллектуалов. Буду приятно удивлен, если изданная мной биография Булгарина[1040]

станет началом объективного изучения роли сотен тысяч поляков, которые в XIX в. по разным причинам начали считать себя подданными Российской империи. Булгарин – яркий пример поляка, который был таковым и неплохо устроился в России. Вряд ли в ближайшее время начнется следующий период эволюции репутации Булгарина в Польше. Однако я надеюсь, что мне удастся напомнить русистам и историкам польско-русских отношений, насколько сложной и неоднозначной фигурой был Булгарин.

«Мой любимейший писатель и величайший из друзей»

Т. Н. Головина

Слова, вынесенные в заголовок статьи, относятся к Ф. В. Булгарину и принадлежат помещику Ковровского уезда Владимирской губернии Андрею Ивановичу Чихачеву (1798–1868). Такое признание он сделал 10 апреля 1837 г. в письме к своему шурину, другу и соседу Якову Ивановичу Чернавину (1804–1845)[1041], который тоже был преданным поклонником Булгарина.