Булгарин не сомневался, что восстание против Российской империи является бессмысленным мятежом, поэтому он пытался продемонстрировать, что большинство поляков не одобряет борьбу с Россией. Уже в январе в «Северной пчеле» появилась информация о поляках, которые приезжали в Петербург, чтобы заявить о своей верности престолу, например о генералах А. Рожнецком и В. Красинском или о сенаторе князе М. Яблоновском[1016]
. Долгое время газета рисовала картину мятежа узкой группы заговорщиков, пошедших наперекор мнению большинства поляков.С точки зрения восставших, Булгарин был изменником, сотрудничающим с оккупантами независимой и частично восстановленной Польши. В 1830–1831 гг. такое мнение было характерно для относительно небольшой группы людей, ведь даже некоторые участники восстания считали войну с Россией безумием, которое в результате приведет к падению Царства Польского. Однако с каждым годом восстание все больше мифологизировалось. Этому было много причин: эмиграция польских элит в Западную Европу (так называемая «Великая эмиграция»), ссылка поляков в Сибирь, литература романтизма, прежде всего произведения Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, а позднее восстание 1863–1864 гг., во время которого восставшие ссылались на своих предков-патриотов, погибших в борьбе за освобождение родины[1017]
.Булгарин считал, что народ, который получил от российского императора конституцию, сейм и другие права, о которых русские могли только мечтать, не должен начинать восстание. После восстания 1830–1831 гг. многие поляки начали считать Булгарина «чужим», русским писателем. Он хорошо вписался в стереотип поляка-предателя, ренегата и коллаборациониста – врага независимой Польши.
Время восстания является пограничным для репутации Булгарина в Польше также из-за других причин. Булгарин в 1831 г. покинул Петербург и поселился в Карлове, ограничил свою редакторскую деятельность и практически перестал высказываться на тему польско-русских отношений. Он понимал, что большинство поляков считает линию «Северной пчелы» во время восстания проправительственной и тем самым осуждает его как изменника. До 1830 г. «Северная пчела» могла вызывать у поляков, знающих Булгарина, чувство гордости или зависти, но никто не думал о нем как о ренегате. Только с Ноябрьского восстания, когда оказалось, что польско-российский эксперимент не удался[1018]
, на поляков, служащих в России, начали смотреть с большим подозрением. Булгарин, сотрудничающий с III отделением и издающий официозную газету, легко попадал в категорию изменников.Немаловажна для репутации Булгарина в Польше была также оценка его деятельности и творчества русской элитой. Фигура Булгарина всегда вызывала много споров, но до 1830 г. в России он считался одним из самых талантливых литераторов. Он был принят в литературных кружках и салонах, его дом посещали Пушкин и Грибоедов, его произведения включались в лучшие альманахи, читатели ценили его мнение, а писатели ждали оценки своих произведений в «Северной пчеле». Ситуация изменилась после обвинения Булгарина Пушкиным в плагиате из «Бориса Годунова». Это было началом борьбы «Литературной газеты» с «Северной пчелой» и одновременно Булгарина с Пушкиным за звание лучшего писателя России[1019]
.С 1831 г. Булгарин успешно дистанцировался от встреч с поляками. В Дерпт их попадало относительно мало по сравнению с Петербургом, и те, кто оказывался в Лифляндии, не желали встречаться с Булгариным, которого считали изменником. Известны два сообщения поляков, которые виделись с ним близ Карлова.
Во время встречи с писателем Фредериком Скарбеком Булгарин подчеркивал, что является поляком, заодно заявляя: «Я служил Польше как военный, поскольку сражался в Испании в Привисленском легионе, таким образом, я заплатил свой долг родине и полностью с нею рассчитался. Затем я поселился в России, получил там чин и заработал немалые деньги, редактируя газету и издавая свои сочинения на русском языке, в результате чего стал рьяным русским в благодарность стране, в которой сделал состояние, но ныне я и с Россией уже в расчете и могу себе позволить спокойно отдыхать»[1020]
.