Face-to-face

На миг все замерло, а потом на Таню обрушился такой шквал мыслей тетки, что она покачнулась.

«Ты! Так это ты — девочка, рожденная четырнадцать лет назад, ребенок, владеющий даром естественного контакта. Значит, я все расшифровала верно, я была права! Тысячу раз права! Мир должен узнать о НИХ и результатах моей работы, хотя это будет стоить мне жизни».

— Тетя Ада, что с тобой случилось?

«Мне ввели смертельный препарат, но незадолго до этого я приняла большую дозу аспирина, который частично нейтрализовал яд, поэтому я еще жива. Я слышала, как они об этом говорили — они ждали, пока я умру. Никому не сообщали, что я в той больнице, пока Ганс меня не нашел. Но потом они поняли, что я все равно умру, и успокоились. Это из-за книги. Из-за моей книги — они не хотят, чтобы моя книга вышла».

— Тетя Ада! — девочка испуганно всхлипнула. — Тетя Ада!

«Скажи, детка, как ты меня воспринимаешь — ты меня слышишь?»

— Раньше я просто слышала, что думают другие люди — я даже не понимала, когда они думают, а когда говорят. Тетя Злата сказала, что это у меня наследственное — так же было у вашей с папой младшей сестры Людмилы.

«Да, ОНИ были правы — редкий наследственный дар, усиленный с помощью ИХ вмешательства. А теперь?».

— А теперь я иногда вдруг стала видеть. Мне трудно это объяснить словами — я вижу всего человека сразу. Раньше было редко, а теперь все чаще и чаще. Только иногда я все вижу, но вообще ничего не понимаю. Почему? Почему тебя хотят убить? Какая книга?

«Тихо! Не говори этого вслух! Никому не говори, только Гансу — если ты когда-нибудь его увидишь. Его заставили уехать в Швецию, и в ближайшее время не дадут визу в Советский Союз. Если моя книга в Стокгольме не выйдет… если они помешают ей выйти… у вас дома…перед отъездом… в книжном шкафу…».

— Я знаю, — приблизив свое лицо к кислородной маске, прошептала девочка, — там, за томами Большой Советской Энциклопедии ты спрятала копию рукописи своей книги, когда заходила к нам попрощаться перед отъездом. Я ее найду и буду хранить, пока вырасту. А потом сделаю так, чтобы ее издали — ты этого хочешь, да? Я вижу тебя, не напрягайся.

«Это…естественный контакт… они… хотят дать человечеству… увидеть бы…жалко… умирать… так интересно…»

— Нет, тетя Ада, нет! Не умирай! Кто «они», о ком ты?

«Они…Разум…»

Внезапно Таня ощутила резкую боль, потом ее охватила жуткая пустота. В ужасе отпрянув, она в оцепенении смотрела на застывшее в неподвижности одеяло, прикрывавшее грудь Ада Эрнестовны, потом с криком бросилась в коридор:

— Дядя Петя! Дядя Петя! Тетя Ада умерла! Она умерла!

Асият переселилась в дом Халиды на следующий день после отъезда Фирузы. Выполняя просьбу Рустэма Гаджиева, она ни на шаг не отходила от молодой женщины — так, что та даже начала сердиться. На сороковой день после трагедии, подождав, пока Асият приляжет отдохнуть, Халида велела дочкам вымыть посуду на кухне, а Тимуру сходить в совхозную библиотеку за новыми книгами. Сама же, накинув на голову платок, потихоньку вышла из дома и, без стука прикрыв за собой дверь, отправилась на кладбище.

Портрет на надгробье Натальи по просьбе Халиды изготовили в тбилисском фотоателье из маленькой семейной фотографии, сделанной Сергеем два года назад во время новогоднего застолья. На исходном снимке Наталья, уже много выпившая к тому времени, с комически важным видом разглядывала бокал в своей руке, а Юрий и Халида, смеясь, льнули к ней с обеих сторон. На кладбищенской фотографии оставили, разумеется, только ее лицо, и вырванное из общей веселой композиции оно казалось напряженным и угрюмым.

«Надо написать в Ленинград, — думала Халида, глядя на надгробье, — пусть пришлют какой-нибудь другой снимок — там, где она улыбается».

Звук шагов заставил ее вздрогнуть, но она тут же обрадовано улыбнулась и протянула руки:

— Дядя Сережа! Когда же ты приехал?

Бережно поцеловав ее в лоб, Сергей скользнул взглядом по фотографии и отвернулся.

— Утром приземлился в Тбилиси, оттуда была попутка до совхоза. Заглянул к тебе — Асият спит, Дианка сказала, что ты пошла погулять. Только вышел из твоего дома, как встретил Рамазана, внука Асият, он говорит: «Халида недавно шла по дороге к кладбищу». Зря ты ходишь одна, девочка, не нужно этого делать.

— Сегодня сорок дней, мне хотелось побыть здесь одной, — голос Халиды слегка дрогнул, а в глазах мелькнула тревога. — Дядя Сережа… Юра… что-нибудь… Папа постоянно говорит, что пока ничего нового, но мне кажется, что он чего-то не договаривает.

— Нет-нет, если бы что-то было, тебе сообщили бы в первую очередь, — он постарался выдержать взгляд огромных темных глаз, — да и мне следователь бы позвонил. Просто, я все это время как-то…

— Да, я понимаю. Прости, я не выразила тебе своего соболезнования. Поверь, когда папа сказал, что ты улетел на похороны Ады Эрнестовны, я стала сама не своя. Почему? Почему сразу столько несчастий? Как Петр Эрнестович?