Читаем Фанатизм полностью

            Илона в ванной. А я стою у окна. За окном носятся огромные снежинки, двор внизу быстро белеет. В комнате темно, и я жду Илону, не зажигая свет. Она только что проснулась. Ее разбудил мой звонок в дверь. Сейчас она примет ванну, мы займемся сексом, потом она накрасится, и мы поедем в «Проспект». Я выпью, она глотнет кислоты (за кислоту и кокаин она платит сама), мы немного потанцуем. Потом ей позвонит ее отец – спросит, не пьяна ли она, не пропускает ли занятия в институте, есть ли еще у нее деньги, и она ответит:

– Ну, переведи немного.

            Потом позвонит ее брат – спросит, почему так гремит музыка, где она, с кем она, не покупает ли она наркотики, велит ей немедленно идти домой и готовиться к занятиям. Они оба работают в Германии и не могут знать, что институт она бросила еще три месяца назад. Ближе к утру я поеду домой, чтобы успеть на работу, а она будет отсыпаться до вечера. По дороге, в такси я пересчитаю деньги и снова подумаю о том, что секс с ней слишком дорого обходится. Потом позвонит следователь, снова вызовет меня на допрос, я буду сидеть перед столом в его кабинете и чувствовать себя ничтожным, виноватым, жестоким и бездушным. Потом дозвонится кто-то из «друзей» и спросит, пишу ли я и есть ли у меня вдохновение. А после работы я опять пойду к Илоне и разбужу ее звонком в дверь.

            Жизнь предсказуема.


8. СВИДАНИЕ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

            Погода была не для свиданий. И статьей я была недовольна. А хуже нет состояния, чем  недовольство собой. Что-то ускользает, тает, а ты пытаешься собрать прописные истины, слепить из них текст, освежить, обновить, но все это – механически, не включая мозг.

– Чувствую, что чего-то не хватает, – сказала я главному редактору.

            Он снял очки.

– Соня! Вот за это я тебя и люблю: ты сама себе и редактор, и критик, и корректор, и психолог. Не знаю, чего не хватает. Может, резких каких-то штрихов, но я сам выправлю. Оставь!

– Михаил Борисович, что это с вами?

– Да что-то. Отвлечься пытаюсь! Юбилей скоро – пятьдесят. Когда следующий юбилей «пятьдесят», не думаешь о том, как и где будешь его отмечать, кого пригласишь, кто придет без приглашения. Уже о другом думаешь. О другом. Вот снег валит, а я помню, как еще недавно санки таскал по сугробам, потом – детей на санках в садик, а скоро и меня потащат за город… в сугробы…

– Да Бог с вами!

– Да-да, накатило, Соня. А так – бодрюсь! Другому бы не сказал, жене – не сказал бы. А тебе скажу. Говорят, что мысль о смерти стариков долго не мучит, они подумают-подумают да и привыкнут к этой мысли, а я думаю-думаю и не могу привыкнуть…

– Так вы и не старик вовсе. Впереди еще пятьдесят лет – успеете привыкнуть.

            Я присела в кресло, уже не торопясь бросить недоделанную статью и спастись бегством.

– Замуж тебе пора, Соня, – сказал вдруг Михаил Борисович.

– А эта мысль не легче, – я кивнула. – И тоже смириться нужно с тем, что пора, с тем, что поздно, с тем, что не дано. Обычного не дано. И необычного не дано. Дано только осознание пустоты. Сложно это. Было сложно.

– Иди, ты же пораньше уйти хотела…

– Иду, спасибо.

            И я ушла. В назначенном месте меня ждал майор Бусыгин в зимней шапке с небольшим козырьком и полукруглыми ушами. Было и неприятное удивление: следователь оказался маленького роста. Конечно, я лишена комплексов, и у меня все-таки сапоги на каблуках, но разница была значительной. Казалось, что Бусыгин и на перекрестке сидит за своим столом и готовится задавать мне неудобные вопросы.

            Тогда, на фоне линялых бледно-зеленых обоев он запомнился мне весьма представительным мужчиной, несмотря на лысеющую макушку. Но, вырванный из конторских декораций и приплюснутый меховой шапкой, он терялся даже в расстоянии шага.

– Зайдем в кафе? – спросил, указывая на ближайшую вывеску.

            Ну, знаете такие фаст-фуды – «Гуси-лебеди», «Перехвати на ходу», «Шаурма за пять минут», по вечерам в них уже пусто, клерки центральных офисов разбегаются по домам, но внутри по-прежнему стоит запах гари, несвежего мяса, подсолнечного масла, и дверные ручки блестят от жира. Я попятилась.

– Я здесь иногда обедаю. Очень вкусно, – порекомендовал Бусыгин.

– Ясно.

            Мы вошли внутрь. Пахло искусственными специями, уборщица терла пол.

– Соня, вам тут не нравится? – майор оглянулся.

– Есть еще какие-то варианты?

– Ну…

            Он помолчал. Я сделала шаг к столику в углу, уже обрисованному грязной тряпкой.

– Ну, можно прогуляться по городу. Или поехать ко мне. Только я у матери живу, пока…

– Да, Сергей Сергеевич, сложно все…

            Он опустил голову.

– Я не подумал. Мне просто хотелось вас увидеть. Я не подумал, что будет так холодно, скользко, что я буду так нелепо выглядеть рядом с вами…

            И тут мне почему-то показалось, что он хороший человек. И стало жаль его как хорошего человека, который не виноват в том, что я ему понравилась.

– Тогда давайте поедем ко мне. Только вина купим.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное