Фанатки

— Вы могли бы лечить женщин от фригидности, если бы не стали актером, — она показала ему язык. — За деньги. Уверена, очередь к вам выстраивалась бы за полгода вперед.

— Хорошая мысль, — кивнул он с преувеличенной серьезностью. — Пожалуй, займусь этим на пенсии…

Она расхохоталась в голос.

— Потрясающая самонадеянность!

— Если бы это был какой-нибудь американский фильм, герой сейчас непременно должен был сказать героине нечто патетическое, вроде: "Добро пожаловать в мир большого секса, детка!" — он улыбнулся и коснулся губами ее виска. — А сейчас извини — я в душ. А еще… просто дико хочу есть, умираю.

— Вы идите в ванную, — спохватившись, она торопливо подскочила на постели. — Я пока все разогрею, ужин готов!

Он поймал ее за руку, снова притянул к себе и грозно вопросил:

— Может, хотя бы теперь прекратишь уже мне "выкать", а, несносная развратная девчонка?

Жека замотала головой практически в священном ужасе.

— Нет, что вы… я не могу. Вы же такой… такой… — но так и не смогла толком сформулировать, что имеет в виду.

Второй раз — уже глубокой ночью — был у них медленный, упоительно-неторопливый. Они растягивали удовольствие до предела.

— Почитайте мне стихи, — внезапно попросила она, не размыкая с ним объятий и заранее обмирая от восторга.

— Сейчас? — поразился Белецкий.

— Да. Это как-то… заводит, — призналась она. Он изогнул бровь и засмеялся:

— Ууу, какие у нас затейливые эротические фантазии! Да ты извращенка, милая моя! — и тут же принялся негромко, полушепотом, интимно прижав губы к ее уху, декламировать Бродского.

— "Тебе, когда мой голос отзвучит настолько, что ни отклика, ни эха, а в памяти — улыбку заключит затянутая воздухом прореха…" — он перемежал поэтические строки легкими, невесомыми поцелуями, — "…и жизнь моя за скобки век, бровей навеки отодвинется, пространство зрачку расчистив так, что он, ей-ей, уже простит не верность, а упрямство…"

У нее мурашки бежали по всему телу от одного только звука его голоса, как всегда.

— "…случайный, сонный взгляд на циферблат напомнит нечто, тикавшее в лад невесть чему, сбивавшее тебя с привычных мыслей, с хитрости, с печали, куда-то торопясь и торопя настолько, что порой ночами…"

Движения их тел были синхронны ритму стихотворения. Вдох. Прерывистый выдох. Вдох…

— "…хотелось вдруг его остановить и тут же — переполненное кровью, спешившее, по-твоему, любить, сравнить — его любовь с твоей любовью…"

Ее приглушенный стон.

— "…И выдаст вдруг тогда дрожанье век, что было не с чем сверить этот бег, — как твой брегет — а вдруг и он не прочь спешить? И вот он в полночь брякнет…"

Его руки скользили по ее шее, груди, животу — везде, всюду, словно компенсировали то обстоятельство, что губы были сейчас заняты.

— "…Но темнота тебе в окошко звякнет…"

Последний мучительно-судорожный выдох и…

— "…и подтвердит, что это вправду ночь".

Позже, много позже, когда Белецкий уже давно спал, Жека встала с постели, не одеваясь, и подошла к окну. Зябко обхватив себя руками за плечи, она замерла, вглядываясь в темноту за стеклом.

Это были ее последние часы в Москве, в этой квартире, с этим человеком, и Жеке хотелось запомнить их навсегда. Запомнить свои эмоции и мысли, свое нынешнее настроение, запахи и звуки, окружающие ее, запомнить мягкое приглушенное сияние ночного светильника, а главное — силуэт спящего на кровати мужчины, его чуть слышное ровное дыхание. Удержать в памяти все до последней мелочи — изгиб его расслабленной спины, обхватывающие подушку сильные руки, совсем недавно сжимающие ее в объятиях, упавшие на лицо волосы…

Она знала, что будет скучать. Кажется, она уже начала скучать по нему, хотя они еще даже не расстались. Но, вместе с тем, она уезжала с легкой душой, без сожалений. Эта поездка подарила ей так много… она не могла мечтать даже о крошечной части того, что с ней здесь произошло. Случайность ли, закономерность ли… а может быть, просто судьба, как любят говорить в слезливых телевизионных мелодрамах — Жека не знала. Да и не пыталась понять.

Она просто была счастлива. Здесь, сейчас. Глубоко и по-настоящему. Дыша полной грудью. Чувствуя остро. Любя взахлеб, бескорыстно, отдавая себя без остатка.

Она жила.

Часть 12

Санкт-Петербург

Лика сидела на корточках, продолжая осторожно и тщательно, квадрат за квадратом, обшаривать ладонью пол. В этом чертовом подвале было темно — хоть глаз выколи, поэтому разыскать вылетевшую из телефона сим-карту вместе с батареей было не так-то просто. Лика психовала, злилась на себя и на тех, кто ее здесь запер, волновалась за Тима — что он, должно быть, сейчас о ней думает?! — и по-прежнему отказывалась верить в то, что случившееся с ней — серьезно. Реально.

Она словно ждала, что сейчас всюду вспыхнет свет, грянут аплодисменты и жизнерадостно-придурковатый ведущий вручит ей букет цветов и объявит: "Поздравляем, вас снимала скрытая камера!" Хотя что тут снимать, в этой кромешной тьме… она не может разглядеть даже кончик собственного носа.