Фанаты. Сберегая счастье

— Звук надо отстраивать до концерта, а не во время, — тут же комментирует Сашка. — Мои любимые артисты приезжали заранее…

— Далеко не всегда, — хмыкает Всеволод Алексеевич. — Иногда твои любимые артисты до последнего дрыхли в номере. И не факт, что в одиночестве… Ты нас идеализируешь.

— По крайней мере, вы не подтягивали штаны на сцене! Нет, вы посмотрите! Он натурально штаны подтягивает!

— Ну сваливаются они у человека. Лучше будет, если совсем упадут?

— Ему ремень подарить? Вы хоть раз штаны подтягивали на публике?

— Сашенька, я однажды их застегнуть не успел… Между выходами в сборном концерте. Меня уже на сцену позвали, а в гримёрке у меня одна барышня… Мы её ещё потом встречали в кафе на набережной, помнишь?

— Господи… Нет, вы посмотрите, он салфетки на сцену бросает! На сцену!

— Ему их в зал бросать? В зрителей?

С заходом солнца прохладнее не стало, и жарко всем, а Горсту, стоящему в лучах софитов, тем более. Ему вынесли пачку бумажных салфеток, которыми он успевает вытираться между песнями. Использованные салфетки летят на пол.

— С него течёт в три ручья. Гадость какая…

— Ты меня удивляешь, Сашенька. Это физиология, тебе ли не знать?

— Почему с вас никогда не текло?

— Другая физиология, повезло. Саш, здесь действительно очень жарко, а он ещё и двигается постоянно. Я-то не плясал никогда. Посмотри, как он пытается отдышаться между песнями. Ему тяжеловато.

— Ой, мне его ещё пожалеть, что ли? Я могу хоть раз в жизни посмотреть концерт, не переживая за состояние артиста? На них, молодых, пахать надо. Жалеть ещё. Они приехали бабки зарабатывать, вот и вперёд…

— Молодых? — уточняет Туманов. — Сашенька, а сколько, по-твоему, ему лет?

— Откуда я знаю? Ну лет сорок, наверное.

— Шестьдесят.

Сашка отрывает взгляд от сцены, поворачивается к Туманову.

— Да ладно?

— Серьёзно. Можешь в волшебной говорилке проверить. Нет, я понимаю, что в твоей картине мира это не так уж и много. Но Вадик явно не «молодой артист».

— Офигеть…

Дальше Сашка смотрит молча, изредка тяжело вздыхая. И после каждого такого вздоха слышит хмыканье Туманова. Он обмахивается взятым из дома журналом, иногда ёрзает в жёстком кресле, но в целом выглядит вполне бодрым и довольным жизнью. А Сашка старательно воздерживается от комментариев, дабы не портить ему вечер. Один раз только не выдерживает, когда Горст, набрав в рот воды из бутылки, сплёвывает её. На сцену.

— Он только что плюнул на сцену, Всеволод Алексеевич. На сцену, которую Рубинский целовал, стоя на коленях.

— Заметь, ты сегодня вспоминаешь и приводишь в пример всё больше его, а не меня. Кто же для тебя идеал артиста, Сашенька?

— Идеал артиста — Рубинский. Идеал мужчины — вы. Но на сцену не плевали оба.

— Я плевал в чашку.

— Что?!

— Ну он из бутылки прихлёбывает, поэтому сплёвывает на сцену. А я из чашки и сплёвывал обратно в чашку. Смысл же не в том, чтобы попить, а в том, чтобы рот смочить. Ну и связки немножко. Но если всё глотать, в итоге описаешься. А он без антракта работает.

— Мамочка, роди меня обратно…

— И лучше годиков на сорок раньше, да, Сашенька?

— Нет. Меня устраивает нынешнее положение вещей. Вас молодого я бы убила сковородкой и села лет на десять. Ба, да он под фанеру шпарит! Вы слышите?

Туманов кивает. Ну ещё бы он не слышал и не замечал.

— Под плюс только третья песня, Саша. А концерт уже близится к финалу. Вадим перемешивает плюс и живое исполнение, обычная практика, тебе ли не знать. Твои любимые артисты, конечно же, так не делали?

— В каком возрасте?! А, да… Чёрт… Он молодильные яблоки жрёт, что ли?

— Мы просто далеко сидим. Сейчас допоёт финальную песню, пойдём за кулисы, рассмотришь его хорошенько.

— А мы пойдём за кулисы?

— А ты не хочешь?

Сашка пожимает плечами. Вообще-то нет, знакомиться с Горстом ей совсем не хочется. С другой стороны, общаться же будет Всеволод Алексеевич, а она рядом постоит, за широкой спиной. И ему, наверное, интересно с коллегами повидаться.

— Ну пойдёмте. А зачем мы билеты покупали, если вы знакомы?

— Из цеховой солидарности. Ну и чтобы не сидеть на приставных стульях. Пошли.

Всеволод Алексеевич поднимается с места раньше, чем заканчивается последняя песня, и ведёт её куда-то в сторону от центрального прохода, в маленькую дверь, которую Сашка поначалу и не заметила. Уверенно так ведёт. Сашка до сих пор не может привыкнуть, что он ориентируется в разных городах, аэропортах и концертных залах как у себя дома.

Их, разумеется, пускают в полутёмное закулисье, куда через пару минут вваливается Горст — мокрый и… голый. До пояса. То есть мало того, что он к середине концерта пиджак снял, он на последних аккордах ещё и рубашку стянул? На груди огромный крест, как будто с купола местной часовни умыкнул. Грудь волосатая, потная. Фу, гадость какая. То ли дело её сокровище, всегда чистенькое, ухоженное, и без растительности орангутанга.

— О-о-о, какие люди! Всеволод Алексеевич! Сколько лет!

И это мокрое волосатое кидается обнимать Туманова. И целовать ещё. Господи. Сашка даже шаг назад делает.

— Вадик, какой ты молодец! Отличный концерт. Как ты работаешь с залом!