Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит

– Я думала, проклятия существуют лишь в сказках.

Суини развел руками и тут же извинился.

– Ничего страшного, – сказала Мэйв. – Мне не нужно, чтобы ты удерживал одну позу. К тому же я сама постоянно тебя отвлекаю.

Она вновь принялась рисовать.

– В сказках есть доля правды. Я был зол, наговорил всякого, не подумав, и оскорбил волшебника. В отместку он меня проклял. Я живу так вот уже больше тысячи лет.

– Печально слышать. Даже если ты и был в чем-то виноват, тысячелетняя месть – это слишком жестоко.

Суини напрягся. Кожа натянулась. Он сжался в клубок, скрючив пальцы.

– В чем дело?

Суини показал покрывшуюся перьями руку.

– Я надеялся, что этого больше не случится.

– Тебе больно?

– Физической боли я не чувствую, уязвлена лишь моя гордость. Думаю, в этом и был смысл проклятия.

Он задышал ровнее, и Мэйв заметила, как он понемногу, мускул за мускулом, расслабился. Перья опали, остался лишь небольшой оперенный участок у запястья.

– Можно? – спросила Мэйв.

Суини кивнул.

Мэйв нежно провела рукой по перьям, чувствуя их мягкость и жар кожи Суини. Ее сердце затрепыхалось, как у голубки. Она приблизилась и поцеловала Суини.

Тук. Тук.

Пальцы Суини вплелись ей в волосы, и он выдохнул ей в рот. Мэйв с трудом освободилась от одежды, не желая прерывать поцелуя и контакта.

Пальцы Мэйв нащупывали то перья, то голую кожу, а Суини гладил ее лопатки, будто у нее тоже были крылья. Пока они двигались в такт, Суини не покрывался перьями и не чувствовал приближения безумия. Мэйв не чувствовала паники, находясь в такой близости с чужим телом, напротив – она чувствовала радость.

Пол под ними был укрыт покрывалом из белых перьев.

Мэйв взглянула на Суини.

– Мне кажется, картина не сработает.

– Почему? – он заправил непослушную прядь ее волос ей за ухо.

– Она получится хорошей, но не волшебной.

– Хуже мне от этого не станет. Мэйв, все, о чем я прошу, – хороший портрет. Если получится нечто большее, – улыбнулся он, – это будет означать, что магия свершилась.

В среду она получила по почте пакет. Внутри оказался потерянный альбом. К обложке была прикреплена записка: «Прости за кражу. Стоило уже давно его вернуть. С.». К записке прилагалось белое перо.

Перелистав страницы, Мэйв задумалась, что именно в ее работах заставило Суини поверить в то, что они волшебные. Какое именно волшебство могло ему помочь? Она не понимала.

Мэйв сохранила перо, а альбом упаковала в новый конверт, чтобы вернуть Суини. Если у нее не получится вновь даровать ему свободу, то пускай у него останутся хотя бы рисунки.

Закончив с этим, Мэйв сняла со стен все фотографии, все изображения мифических и фантастических птиц, которые использовала при работе над картинами для выставки. Она закрыла бестиарии, убрала перья в прозрачные глянцевые конверты. Получилось что-то вроде калейдоскопов, в которых запечатлен прерванный полет.

Она убрала панно, скелеты, скульптуры. Поставила обратно на полки книги сказок.

Возвращение альбома напомнило ей кое о чем. Если и существовала магия, подвластная ей, то она крылась в карандашных штрихах на бумаге и мазках краски на холсте. Она, и никто иной, была источником этой магии.

Мэйв не стала убирать лишь белое перо, скачанную с телефона фотографию обнаженного человека на ветви дерева и карандашные наброски портрета Суини. Наконец она развесила в студии самые свежие рисунки, сделанные в соборе. Перед тем, как закончить работу, ей нужно было еще раз туда сходить, но не сейчас. Лишь в самом конце.

Поначалу Суини решил, что безумие вновь охватило его. Кожа чесалась, будто перья опять рвались наружу, но он не видел их и никак не мог выковырять из-под кожи.

Кости терлись одна о другую, будучи слишком легкими и деформированными, хрупкими, ненадежными. Он не был ни человеком, ни птицей, и не был уверен, кем именно должен быть.

Резкий взлет окончился головокружительным падением, и Суини шмякнулся на тротуар, едва успев выставить вперед руки.

Теперь он понял.

Мэйв писала картину. Писала его, быть может, окончательное превращение.

Будто одурманенный, он бросился бежать туда, где впервые увидел ее. К собору Иоанна Богослова.

Мэйв терпеть не могла работать в публичных местах. Ненавидела. Люди постоянно подходили слишком близко, задавали глупые вопросы, высказывали свое дилетантское и бесполезное мнение, и при этом даже не пытались понизить голос.

Укромное местечко, куда она обычно мысленно удалялась при рисовании, подвергалось постоянной атаке голосов, а кожа ощущала каждый взгляд как укол.

Мэйв раздражало все вокруг, но она должна была закончить портрет Суини здесь, в соборе, и нигде больше. Конец должен был стать началом.

На холсте тень Суини поднималась, чтобы поприветствовать его: человеческий силуэт, невзрачный и едва различимый на фоне птицы. Сам Суини в вихре из перьев превращался из птицы в человека. Из белой, кружащей над молчаливой разрушенной башней собора, птицы. В небе Мэйв изобразила всевозможных невиданных птиц.

На лужайке перед собором женщины играли в шахматы, и когда одна поставила другой шах, некий человек где-то далеко решил не идти на мировую.