Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит

– Да, согласна, звучит странно. Но не волнуйся, я не собираюсь открывать в Нью-Йорке филиал Клуба наблюдателей за фениксами.

– Звучит как что-то из «Гарри Поттера». Ты случайно волшебников в городе не встречала? Не считая тех, что любят размахивать в метро своими «волшебными палочками»? – Эмилия состроила кислую мину.

– А ты еще удивляешься, почему я редко выхожу из дома.

– Значит, никаких волшебников?

– Никаких.

В Нью-Йорке были волшебники. Буквально повсюду. Боевые маги меняли историю за игрой в быстрые шахматы. Хрономанты крали секунды у поездов метро. А онейроманты, которых в городе было великое множество, воплощали сны в реальность.

Даже волшебник, наложивший проклятие на Суини, в ходе сотворения заклинаний, наложения чар и превращения одних предметов в другие по их собственной воле или вопреки ей, следил за городским транспортом.

Несмотря на то, что Ронан все время был здесь, поблизости, Суини не собирался просить его снять проклятие. Лишь в самом крайнем случае волшебники соглашались развеять собственные чары. Магия, которую они практиковали, всегда противоречила энтропии. Она была способна не только восстановить порядок из хаоса, но и искажать естественные законы природы. Так, назло физике, человека можно было превратить в птицу и наоборот.

Может показаться, что для превращения нужно всего лишь произнести заклинание и сотворить непонятные пассы руками, но это не так; магия требует усилий и воли. Когда же заклинание наложено, его нелегко обратить. Но волшебники отказываются снимать проклятия не потому, что это невозможно.

Просто для этого требуется куда более сильная магия, чем та, что подвластна им.

В квартире Мэйв повсюду были птицы. На стенах были развешены коллажи из наклеенных одна поверх другой фотографий – бесконечные, напоминающие творения Эшера спирали и каскады крыльев невиданных птиц, что никогда не летали вместе.

Подаренная Брайаном скульптура разбавляла собой коллекцию подвижных птичьих скелетов, чьи тонкие хрупкие кости изображали всевозможные стадии полета.

Кости самой Мэйв болели так, будто и у нее резались крылья.

Холст перед ней был огромен, шести футов в высоту и в полтора раза шире. Таких масштабных картин Мэйв прежде не писала. На картине стая скворцов летела в грозовом небе.

Среди скворцов были и другие крылатые существа. Мстительные, призванные грозой и призывающие грозу. Эринии.

Милостивые.

Разрушительные, будто молнии, они терзали нью-йоркский пейзаж.

Кисти рук Мэйв скрючило спазмами, но она с горящими глазами продолжала наносить все новые яркие мазки на холст.

Как ей самой казалось, она заканчивала картину в приступе безумия. Она никогда не писала ничего подобного, но мышечная память диктовала ей, куда добавлять штрихи. Покалывание в голове подсказывало, что она все делает верно, точно. Адреналин в ее теле бушевал, и Мэйв не могла ни есть, ни спать, ни даже сесть, пока не закончила работу.

Безумие? Пожалуй. Окрыленное, триумфальное безумие.

В нью-йоркском небе творились странные вещи. Суини привык к необъяснимым небесным феноменам, и не считал себя единственным существом, способным обращаться в птицу.

Но теперь в Центральном парке поселилась стая жар-птиц, а целая туча жаворонков щебетала по-китайски на колокольне собора святого Патрика.

Однажды ему показалось, что он увидел феникса, но мог спутать его с чересчур ярким закатным солнцем.

Волшебство творилось там, куда его не звали, и все оно было пернатым.

Возникло оно отнюдь не само по себе.

Суини перелистал альбом – не потерянный, как считалось, в поезде, а аккуратно украденный из сумки. Ему просто хотелось знать, как она его видит.

Оказалось, что ни на одном наброске его нет.

Однако страницы альбома были полны магии. Она таились в штрихах, тенях, линиях. Суини не знал, было ли это волшебством в привычном понимании, но чувствовал в рисунках силу – быть может, достаточную, чтобы снять проклятие.

– Значит, мне тебя не переубедить? По-прежнему не хочешь прийти на открытие? – спросил Брайан. – Мэйв, посетителям наверняка хотелось бы обсудить с тобой твои работы, и не смей говорить, что твое искусство «говорит само за себя».

– Ты сам напросился.

– Мэйв.

– Если меня там не будет, шансы на продажу только возрастут.

– С чего ты взяла?

«Потому что, если я приду, то весь вечер проведу в туалете, где меня будет рвать от нервного напряжения», – подумала она.

– Если я не приду, то всем покажусь загадочной. Или даже уникальной. Прояви красноречие, говори им то, что они желают услышать, не беспокоясь о том, что я могу появиться, с головы до ног измазанная краской.

– Я ни разу не видел тебя измазанной с головы до ног. Да если и так – почти все художники рассеянны и эксцентричны. В этом твоя прелесть.

– Ты сам сказал, что мне нельзя быть рассеянной и эксцентричной, помнишь? Не в этой галерее, не тогда, когда за мои работы назначена такая цена.

– Наверное. Как бы то ни было, Мэйв, это твой вечер. Если хочешь прийти – приходи хоть в краске, хоть в чем.

– Брайан, поверь мне, я не хочу.