Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит

– Все запретное загадочно, – произносит Питер, берясь за единственного оставшегося на доске слона, но не передвигает его. – А все загадочное рано или поздно становится привлекательным, притягивающим. Чаще рано.

– Что это? Какой-то неписаный общественный закон? – рассеянно спрашивает Ханна, отвлекаясь на музыку Бетховена, которую Питер включает каждый раз, когда они играют в шахматы. Ханна уверена, что Питер делает это специально, чтобы мешать ей сосредоточиться. На этот раз звучит увертюра из «Творений Прометея».

– Нет, милая. Просто констатация очевидного, черт бы его побрал, факта.

Питер опять тянется к черному слону и едва не съедает ее ладью, но в последний момент передумывает. Он на тридцать с лишним лет старше Ханны, его борода с проседью, усы почти белые, а серые глаза напоминают зимнее небо, но именно он был первым из друзей, которыми она обзавелась на Манхэттене.

– А, – произносит она, желая, чтобы он съел наконец чертову ладью и закончил ход.

Через два хода лишь божественное вмешательство спасет его от мата. Но «Отсрочка неизбежного» – еще одна из любимых игр Питера. Ханна думает, что где-то в квартире у него спрятана пара наград за успехи в ней. Убогие позолоченные кубки за «Мастерство и успехи в затягивании времени».

– Запреты порождают желания. Жадность же порождает равнодушие.

– Боже, нужно где-то это записать! – восклицает Ханна, и Питер ухмыляется, покачивая слоном в дюйме над доской.

– Запиши. Может, составить большой сборник «Нудных истин Питера Маллигана»? Мой агент нашел бы для него подходящую аудиторию. Он наверняка продавался бы лучше, чем мой последний роман. Меньше, чем…

– Может, прекратишь болтать и походишь? Ешь уже долбаную ладью!

– Этот ход может быть ошибочен, – говорит Питер и откидывается в кресле, с притворным подозрением глядя на Ханну. Вздернув бровь, он указывает на ее ферзя. – Тут какой-то подвох. Ты как те хищники, что притворяются мертвыми, чтобы сбить с толку жертву.

– Кончай молоть чепуху.

– Это не чепуха. Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ты как раз из тех зверей, что любят притворяться мертвыми.

– Ты меня утомил. Будешь дальше тянуть – я пойду домой, – Ханна вздыхает, понимая, что Питер прекрасно знает, что никуда она не уйдет.

– Значит так, – говорит он. – Мое дело предложить тебе работу. Хочешь – соглашайся, хочешь – нет. Это просто вечеринка. Сущий пустяк, как по мне.

– У меня дела во вторник утром. Не хочу провести всю ночь на ногах.

– Еще одна съемка у Келлермана? – спрашивает Питер и хмурится, отводя взгляд от доски и почесывая подбородок кончиком шахматной фигуры.

– Что в этом плохого?

– Да так, слухи разные ходят. Ты ничего вокруг себя не замечаешь, а вот я замечаю.

– Пит, мне нужны деньги. Я продала свою последнюю картину, когда президентом еще был Линкольн. Написание картин приносит гораздо меньше денег, чем позирование.

– Бедная Ханна, – говорит Питер.

Он опускает слона на доску и закуривает сигарету. Ханна едва не просит у него одну для себя, но одумывается. Питер считает, что она бросила курить три месяца назад. Пускай останется хоть что-то, чего он о ней не знает. Быть может, когда-нибудь это пригодится.

– По крайней мере, у тебя всегда есть запасной план, – бормочет Питер и выдыхает. Дым повисает над шахматной доской, словно туман над бранным полем.

– Ты хоть знаешь этих людей? – спрашивает Ханна, нетерпеливо поглядывая на часы над раковиной.

– Лично не знаком. Они не совсем моего круга. Как бы это сказать, совсем… – Питер замолкает, подбирая нужное слово, но не найдя его, продолжает: – Француз, хозяин дома на Сент-Маркс-плейс, мистер Ординер – простите, месье Ординер – антрополог. Если не ошибаюсь, он даже издавал какой-то из своих трудов.

– Может, удастся уговорить Келлермана перенести съемку на вечер, – рассуждает Ханна себе под нос.

– Ты правда никогда не пробовала абсент? – внезапно спрашивает Питер, угрожающе направляя слона на половину доски Ханны.

– Нет, – отвечает она, слишком глубоко задумавшись о том, согласится ли фотограф ради нее изменить расписание, и не обращая внимания на то, как Питер играет в кошки-мышки с ее ладьей.

– Редкостная дрянь, – Питер корчит мину, какая бывает у ребенка, впервые попробовавшего брюссельскую капусту или пепто-бисмол[46]. – С тем же успехом можно выпить стакан дешевой водки с растворенными в ней лакричными конфетами. Хрен там, а не «зеленая фея»!

– Думаю, что хрена там точно нет, – шутливо парирует Ханна, молниеносно выхватывая слона из пальцев Питера. Он не сопротивляется. Это далеко не первый раз, когда Ханне надоело его ждать. Она убирает с доски белую ладью и ставит слона на ее место.

– Милая, ты ведь понимаешь, что это сущее самоубийство, – Питер хмурится и качает головой.

– Слышал когда-нибудь о животных, которые своим бездействием усыпляют жертву?

– Нет, не думаю.

– Тогда тебе стоит почаще высовывать голову из дому.

– Может быть, – отвечает он, ставя ладью рядом с остальными съеденными фигурами. – Так что, пойдешь на вечеринку? Там все будет по высшему разряду.