Far Cry. Прощение

Мэри Мэй показалось, что прошло целое столетие. Она оглянулась на брата, который стоял не так далеко. Отец сделал ему знак подойти ближе. Он велел им обоим преклонить колена. Дрю подчинился сразу же, и хоть нервы девушки были на пределе, в итоге она поступила так же.

– Добро станет спасением твоего тела. Добро отвратит тебя от греха. – Отец вновь обратился к ней. Он положил на ее виски ладони, и они оказались неожиданно теплыми. – Ты грешница, – продолжил он. – Ты грешница, и в твоих глазах вижу я гнев и зависть. Я вижу вину и стыд. Я вижу каждый смертный грех, и я предлагаю тебе спасение. Я помогу твоей душе обрести покой. – Он тоже рухнул на колени и без предупреждения прижался своим лбом ко лбу девушки. – Я прошу тебя услышать меня. Услышь меня. Услышь зов «Врат Эдема». Я взываю к тебе. Ты не одна, Мэри Мэй. Ты грешна, но не одинока. И ты не забыта.

Он принялся молиться. Его голос стал тише и глуше, он будто вызывал резонанс. Но со временем слова становились громче, и вот он выпрямился и поднял руки, заставляя и ее выпрямиться тоже. Он призывал ее к прощению. Говорил про алкоголь. Говорил про грехи. Говорил о том, что она не ведала, что творила, и что она, как и многие в округе, а то и во всем мире, должны лишь испросить прощения. Говорил о душах, что вопиют во тьме, в то время как голоса молчат. Говорил о том, что она, как и многие другие, пришла к нему и к церкви, что есть первый признак великой нужды.

– Благодарю тебя, Мэри Мэй, – говорил он. – Я благодарю за то, что пришла. И твой брат благодарит тебя. Так мы можем предложить тебе спасение.

Она посмотрела на него снизу вверх. Отец ждал ответа. Выражение его глаз не изменилось, и он будто вовсе не мигал.

Его лоб блестел от пота. И она до сих пор ощущала прикосновение его рук.

– Ты примешь нас, Мэри Мэй? Ты отринешь свои грехи, как это уже сделал твой брат? Услышишь ли глас своей души и освободишь ее от наказания оковами плоти? – Он внезапно толкнул ее, и Мэри Мэй почти упала, но Отец и тут оказался быстрее, подхватив девушку. – Ты отринешь свой грех? Скажи, Мэри Мэй. Скажи, и ты будешь прощена. Испросишь ли ты очищения своего тела и своей души? – Он вновь толкнул ее, но в этот раз она лишь покачнулась.

Вдруг он отошел и обернулся теперь к флагу, висящему на стене. До этого она не обращала на него должного внимания. Это был американский флаг, но измененный – на синем поле среди звезд был изображен символ «Врат Эдема». Он и сам был похож на звезду: крест со множеством лучей.

Отец вновь заговорил, но в этот раз намного мягче и медленнее, как будто бы он повторял слова какого-то духа или человека, давно умершего, но вернувшегося в мир живых.

– Пламя станет концом всему, – говорил Отец. – Пламя и гибель ждут всех, кто не будет очищен от греха. Пламя и длань злобная.

Он обернулся и вновь выжидающе посмотрел на нее. Между ними установилась практически осязаемая тишина, а потом он, будто пробудившись после сна, вновь спросил:

– Сможешь ли ты отринуть грех? Сможешь ли ты испросить прощения у искупителя? Сможешь ли очиститься? Получить прощение и возродиться?

Сможешь ли… Сможешь ли… Сможешь ли…

Мэри Мэй смотрела на Отца, в его немигающие глаза. И понимала, что ответ может быть лишь один.

Конечно, когда двенадцать лет назад это случилось, Уилл был пьян. Он был пьян почти всю свою взрослую жизнь, и потеря не улучшила ситуацию. Он хотел больше не думать о них, пытался представить их своими предками из другой жизни, теми, кого мы не знаем, но кто влияет на нас непредсказуемым, но важным образом.

Слова Отца заставили его вспомнить, и теперь он лежал в постели и пытался призвать духов тех, кого когда-то любил. Именно они были причиной того, что он держался вдали от церкви и города даже после того, как отринул свой грех.

Он сел на кровати и спустил ноги на пол, фокусируя взгляд на тонкой полоске света под дверью. Ему выделили комнату в одном из домов. Здесь стояли две отдельные кровати, через раскрытое окно проникал запах озера. В ночной темноте воздух во «Вратах Эдема» всегда двигался, будто гонимый невидимым течением.

К тому моменту, как Уилл натянул штаны и зашнуровал ботинки, он уже слишком многое успел вспомнить о жене и дочери. Он чувствовал, как в темноте глаза наполняются слезами, которые затем скатываются по щекам, оставляя за собой обжигающие следы.

Он сам обрек себя на это. Двенадцать лет прошло с тех пор, как он потерял жену и дочь. И он абсолютно точно знал, какую роль сыграл во всем этом и какую боль причинил себе и любимым. Он купил выпивку. Он выпустил ту пулю, столь же неотвратимую, как и все остальные. Но теперь Уилл понимал, ради чего это было, и ощущал это, будто открытую рану.

Он толкнул дверь и вышел в пустой холл. Он не знал, сколько сейчас времени, да и не задумывался об этом. Ему нужен был воздух. Нужны были звезды и луна, нужна была трава на лугу. Он слишком привык к этому за то время, что охотился для церкви.