Фашисты

Межвоенный подъем национализма и этатизма, по-видимому, невозможно было остановить. Национальные государства, все более сильные и замкнутые в себе, возникали повсюду. Однако этот подъем мог бы воплотиться в более умеренных формах национал-этатизма. Основной разлом — географический и концептуальный — проходил между либеральными демократиями и правым авторитаризмом в различных его формах. Почти все победители в Первой мировой войне склонялись к либеральной демократии. Однако не так-то легко было создать либерально-демократические национальные государства «росчерком пера», как попытались сделать в 1918 г. с проигравшими. В центре, на юге и на востоке Европы, где местные традиции и региональная культура не благоприятствовали парламентской демократии, она оставалась хрупкой и шаткой. Желание избежать риска, вместе с идеологией, превозносящей порядок и безопасность, вели к «профилактическим» репрессиям. Проиграв на выборах, передать верховную власть оппонентам — на северо-западе это была рутинная процедура; но там, где «мы» все более воплощали в себе мораль, цивилизацию и органическую нацию, а «они» все больше рассматривались как «изменники и предатели», это было очень проблематично. Партии здесь зачастую были более привержены высоким ценностям и идеалам, чем правилам демократической игры (Linz, 1978). Там, где движение верит, что цель оправдывает средства, оно куда охотнее обращается к насилию.

И наоборот: верховная власть парламента стала на северо-западе традицией, укоренившимся институтом — и, следовательно, институтом устойчивым. Социалисты здесь не сдавались коммунистам, консерваторы — органическим националистам, все вместе поддерживали инструментальную рациональность средств, а не целей, и боролись за голоса колеблющихся избирателей, что было абсолютно естественно для многовековой, исторически выстраданной либеральной системы баланса интересов. Северо-запад успешно противостоял всем кризисам, пока на него не обрушились дивизии Гитлера. Пусть он страдал от Великой депрессии, от рабочих стачек, от правительственных кризисов — собственные авторитарные правые никогда не становились для него серьезной угрозой. Рост фашизма виделся здесь не зарей дивного нового мира, а отдаленной и отвратительной угрозой цивилизации. На кризис северо-запад отвечал осторожным движением к центру, расширением избирательных прав, увеличением социальных пособий. Все это очевидно и пояснений не требует. Устоявшиеся институты государственной власти не давали авторитаризму поднять голову — даже в периоды серьезных экономических кризисов и усиления классовых противоречий. Поэтому нам нет нужды подробно рассматривать прочные либеральные демократии — тем более что они немногим отличаются друг от друга.

Однако мы все еще не можем объяснить авторитаризм, особенно в его фашистском варианте. Тут мы сталкиваемся с проблемой «сверхдетерминизма». Эпоха благоприятствовала росту национал-этатизма, а все четыре источника социальной власти и четыре кризиса, поразившие Европу в те времена, помогают объяснить рост авторитаризма и фашизма. Классовый конфликт, обостренный догоняющим развитием, кризисы капитализма — все это тоже подбрасывало топлива в костер авторитаризма и фашизма. То же можно сказать и о военном кризисе — поражении в войне, распаде, потере территорий, которые повлекли за собой парамилитаризм и последующую гонку вооружений. И о дуалистических, полуавторитарных, полулиберальных государствах центра, востока и юга Европы. И о сетях идеологических коммуникаций, работающих на региональном и макрорегиональном уровнях, среди образованной и вооруженной молодежи, все более увлекающейся фашизмом. В идеале можно было бы установить соотношение между этими четырьмя основными источниками авторитаризма и фашизма с помощью многовариантного анализа. Но у нас ограниченное количество стран и только «две Европы». И по обе стороны водораздела мы видим сложный комплекс причин, тесно переплетенных между собой.

Возможно, все пять случаев победы фашизма имеют различные причины. В конце концов, в Италии фашизм пришел к власти уникально рано, Германия была великой державой, побежденной и жаждущей реванша, Австрия — «усеченной» страной с двумя конкурирующими фашистскими движениями, Венгрия — также «усеченной», а Румыния — «раздувшейся», и в обеих последних правили авторитаристы, заимствовавшие фашистскую атрибутику. Возможно, все это — очень разные случаи, и лишь два из них пригодны для полноценного объяснения фашистских режимов. Сравнительный анализ со столь малыми числами не работает. Вместо этого я обращусь к методу ситуационного анализа, а к общим объяснениям вернусь в последней главе.

Глава 3

ИТАЛИЯ: ФАШИСТЫ В ЧИСТОМ ВИДЕ