Fatal amour. Искупление и покаяние

— Нисколько, — омрачилось лицо Куташева. — Всё зависит только от вас.

— О, говорить с вами совершенно лишено всякого смысла, — раздражённо отмахнулась Марья. — Коли вам так нравится, ступайте к своей цыганке.

— Вы меня из собственного дома выгоняете? — вздёрнул бровь Куташев.

— Только из своей спальни, — язвительно отозвалась Марья, закрывая за собою двери.

Оставшись в одиночестве, княгиня Куташева почти повалилась в кресло. "Невыносимо!" — потёрла виски кончиками пальцев Марья. — Господи, ну отчего так?" Отчего мысль о том, что муж провёл ушедшую ночь в чужих объятьях была, что острый нож в сердце. Отчего так больно, что дышать сил нету?! Схватив с туалетного столика щётку, Марья Филипповна швырнула её через всю комнату. Воображение услужливо рисовало ей сплетающиеся в объятьях тела, а тело сотрясалось в ознобе, ещё хранила память все те греховно-сладостные ощущения, что испытала с ним сама.

"Боже! Боже! Да что же это со мной?! — схватилась за голову Марья. — Как можно? Коли надумала такое! Но отчего Андрей не пишет. О, Господи, я с ума сойду! Вот уж два месяца минуло, и никаких вестей! Неужели передумал?!"

О, как недалеки от истины были её опасения. Покинув Петербург, граф Ефимовский отправился в подмосковное имение "Веденское". Сия усадьба, отстроенная его прадедом, поистине была гордостью семьи. Большой каменный особняк в три этажа, окружённый со всех сторон обширным парком, раскинувшимся на несколько вёрст вокруг дома, искусственный пруд в форме совершенного овала, в котором в ясную погоду, словно в зеркале отражалось величественное строение, в окрестностях не было ни одной усадьбы равной по красоте и роскоши поместью графов Ефимовских.

Быстро сыскался покупатель на имение, но Андрей медлил с подписанием купчей. Вправе ли он вот так, ради собственной прихоти за бесценок отдать то, что не одно десятилетие создавалось его предками? И пусть сам он ничего не вложил в усадьбу, но всё одно, мысль о том, чтобы продать имение, казалась ему кощунственной.

Зима в Подмосковье выдалась на редкость снежная. Парк в Веденском походил на сказочный снежный бор, того и гляди выступит из-за вековых дубов сам Морозко, а следом за ним Морена-зима, взмахнёт серебристым крылом, укроет всё вокруг белым саваном.

И сам себя не мог понять Андрей. Отчего ему казалась жизнь грядущая не началом нового, а неминуемой смертью старого. Не видел он ничего впереди, туманным и неопределённым рисовалось будущее. Нет, не было страху, но как ни пытался представить себе грядущее, всё мутная пелена перед глазами. Разве ж так должно быть? Разве не того желал? Разве не к тому стремился? Но видимо не к тому.

Ни сна, ни покоя, маялся седмицу, пока не решил отправиться в Клементьево, да и уехать, не простившись с матерью, не по-людски получалось. Мчалась тройка по серебристому покрову, вздымая за собой белые вихри, звенели в стылом январском воздухе звонкие бубенцы, сжималось от тоски сердце. Там на чужбине не будет всего этого, никогда не охватит душу радостное чувство, что хозяин этому белому простору, стелющемуся вокруг на много вёрст, сколько взгляда хватает. Там он будет лишь изгнанником. Да и что он станет делать, какое занятие найдёт себе? Безделье ли сведёт его с ума, тоска ли раздавит, не всё ли равно, конец всё одно один. Ещё даже не оказавшись в изгнании, он уже заранее страшился всего того, что сопутствует беглецу, человеку, объявленному вне закона.

И потом есть ещё и сын, мальчик, к коему он не испытывал никаких родительских чувств. Странное это было ощущения знать, что где-то есть плоть от плоти твоей, но ни разу не видеть, не осознавать себя отцом. Да и что он сможет дать ему? Здесь, в России, мальчишка — князь Куташев. Перед ним сотня дорог, выбирай любую и везде будут сопутствовать почёт и уважение, тогда, как он, как родной отец, не сможет предложить ему и сотой доли от того.

Дорогой Андрей много думал о том, что сам он никогда бы не решился на столь отчаянный шаг, его подтолкнули к такому решению, вынудили, можно сказать, принять его. Да разве мог он ответить отказом, разом поставив под сомнение глубину своих чувств?

Вдали показались сияющие в лучах закатного солнца над темнеющим еловым бором позолоченные луковки местного храма, и через четверть часа тройка графа Ефимовского замедлила свой бег перед воротами усадьбы в Клементьево. Привратник, невысокий коренастый мужичок с тёмною окладистой бородой кинулся отворять тяжёлые чугунные створки.

— Давненько вы не заглядывали к нам, Андрей Петрович, — снял лохматый треух мужик и поклонился барину в пояс. — То-то матушка ваша рада будет свиданию. Расхворалась барыня наша совсем, — с тяжёлым вздохом добавил он.