Fatal amour. Искупление и покаяние

— Вы не поможете? — кивнул он на кувшин, обращаясь к Марье.

Марья Филипповна наклонила над тазом кувшин, поливая на руки доктору.

— Вы не перестаёте меня удивлять, Марья Филипповна, — покачал головой немец. — Редко встретишь подобную стойкость у женщин вашего сословия. Даже ваша горничная, дура, прости меня Господи, в беспамятстве свалилась.

— Что с ним? — кинула быстрый взгляд на широкую кровать княгиня.

— Два проникающих ранения в области живота, очевидно ножевые, более точно не могу сказать, — складывая инструменты в саквояж, отозвался Генрих Карлович. — Я дал князю лауданум, судя по всему уже подействовал. Необходимо, чтобы кто-то был около него. Возможно его будет мучить жажда, но воды не давайте, можно только губы смочить.

— А где его камердинер?

Хоффманн тяжело вздохнул.

— Этот бестолковый малый ещё хуже, чем ваша горничная, — покачал он головой.

Проводив доктора до дверей спальни, Марья вернулась в комнату, заглянула в гардеробную и, обнаружив там Митьку, поманила его к себе.

— Постель надобно перестелить и прибрать здесь, — окинула она взглядом беспорядок на туалетном столике.

— Это я сейчас, барыня. Вы уж не серчайте, — втянул голову в плечи Митька, — я с детства крови боюсь.

Марья отмахнулась от него и устало опустилась на стул около кровати. Что-то причитая себе под нос, камердинер взялся наводить порядок в комнате. Позвав на помощь лакея, сменил пропитавшееся кровью бельё на постели, сделавшись притом бледнее, чем простыня, которую он застилал.

— Откуда его привезли? — тихо спросила княгиня, когда прислуга закончила уборку.

— Знамо откудова. От цыган, будь они все прокляты, — злобно бросил камердинер, закрывая дверь за лакеем, уносившим бельё в прачечную.

— Ступай, — отпустила его Марья. — Я сама с ним побуду.

Митька поспешно ретировался в гардеробную, где спал обыкновенно на узкой кушетке, оставив барыню одну. Склонившись над Николаем, Марья отвела с бледного лба влажную тёмную прядь. Тяжёлый вздох вырвался из груди. "Господи, прости мне мои мысли грешные", — поправила она одеяло, натянув его повыше.

Глава 49

Простившись по обыкновению с Радой, Куташев спустился с крылечка и уж поставил одну ногу в сани, запряжённые тройкой гнедых, когда его окликнули.

— Не спеши, гаджо! — насмешливо улыбаясь, вышел из-за угла дома Шандор.

Молодой цыган остановился в нескольких шагах, окинул князя презрительным взглядом и сплюнул себе под ноги.

Куташев замер около саней, ожидая продолжения. Не спроста же его окликнули, не спроста назвали презрительным прозвищем, принятым у цыган по отношению к тем, кто не принадлежал к их племени.

— Говори, чего хотел, — не сдержался Николай, посчитав, что молчание Шандора больно затянулось.

— Я-то скажу, — подобрался цыган, глядя на него исподлобья. — Не зачем тебе к Раде ездить, голову ей морочить. Моя она, и Баро наш добро на свадьбу дал.

— Вот оно что, — ухмыльнулся Куташев. — Так это не тебе, а Раде решать, — повернулся он спиной к цыгану, собираясь покинуть табор.

Шандор в два шага настиг его и остановил, положив руку на плечо.

— Вот, что я тебе ещё скажу, князь. Любопытно мне, знает ли Рада о том, что у тебя жена и сын есть?

— Знает, — прищурился Куташев, скидывая ладонь Шандора с плеча.

— А княгиня твоя знает, где ты ночи проводишь? Хотел было я ей рассказать сегодня, с самого утра у дома твоего кругами ходил, надеялся увидеть. И увидел, — усмехнулся цыган, — да только подойти не успел. Вышла, вся в соболя укутанная, до моста дошла, оглянулась и извозчика остановила. Тут-то мне любопытно стало, к чему это княгине, при собственном выезде наёмного извозчика останавливать? — перевёл дух Шандор.

Куташев промолчал. Не дождавшись от князя реакции на свои слова, цыган продолжил.

— Хорошо, что воскресенье нынче, народу на улицах видимо невидимо, а то упустил бы я эти санки, — засмеялся Шандор. — Доехала твоя жена до Английской набережной, — не отводя взгляда от лица Куташева, продолжил Шандор. — Вижу, что знаком тебе сей адресок, — хмыкнул, он, заметив, как дернулась щека Николая. — Ты бы, князь лучше за своей женой приглядывал, чем к чужим невестам по ночам ездить, — презрительно бросил цыган.

— Лжёшь! — выдохнул Куташев, хватая наглеца за отвороты овчинного полушубка.

— Зачем мне лгать, да и откуда мне знать-то, что полюбовник твоей жены на Английской набережной живёт?

Не помня себя от гнева Николай встряхнул зарвавшегося цыгана и отшвырнул в сугроб.

— Пёсье отродье, — брезгливо отряхнул он руки. — Ваша порода, только и умеет, что брехать без повода. Воровать да лгать без стыда и совести, вот всё, на что вы способны.

Смуглое лицо Шандора потемнело от прилившей к лицу крови. Тёмные глаза сверкнули убийственной яростью.

Пренебрежение князя, его слова о никчёмности жизни в цыганском таборе разожгли в душе пожар ненависти, что углями тлела уже довольно давно. Что он может знать о жизни? Отродясь не знал ни нужды, ни горя!

— А Рада ведь тоже из нашей породы, весь род пороча, ты и её заклеймил, — поднялся Шандор.

— А что мне Рада, — усмехнулся Куташев, — в дни скуки — отрада, да и обходится недорого.