Fatal amour. Искупление и покаяние

Не помня себя от гнева, застившего разум, Шандор схватил пригоршню снега и бросил в лицо Куташеву.

— Щенок! — утирая рукавом шинели мокрое лицо, князь шагнул к застывшему посреди двора цыгану.

Довольно сильным ударом кулака по лицу Куташев сбил с ног довольно щуплого противника. Вторично поднимаясь на ноги, Шандор вытер кровь из разбитой губы, опустил руку и нащупал рукоятку ножа за голенищем сапога.

— Не попадайся мне более! Удавлю! — прошипел Николай.

— Не успеешь, гаджо, — бросил цыган, рванувшись вперёд.

Сначала Куташев почувствовал только удар в живот, а спустя мгновение острая невыносимая боль, пронзила его, заставив согнуться пополам. Цыган успел ударить его ещё раз, прежде, чем княжеский возница опомнился и кинулся к нападавшему, повиснув у него на плечах со спины. Вырвавшись и, оставив в руках княжеского слуги овчинный полушубок, Шандор бросился бежать. Кучер растерялся. Толи за цыганом бежать, толи к князю на помощь броситься? Крик зазнобы барина, выбежавшей из избы и упавшей подле князя на колени, развеял морок, что нашёл на слугу.

Отшвырнув цыганку в сторону, княжеский возница склонился над барином.

— К дому, Егор, — выдавил Куташев, побелевшими губами.

Душная тьма озарилась призрачным светом, монотонный голос нараспев бубнил, что-то над его головой. Куташев силился понять, где он. Боль, терзавшая его тело в последние несколько часов, отступила, он, словно воспарил над ней и над собой. Смутные видения, мелькавшие в воспалённом мозгу, нежданно приобрели чёткие очертания, вселив ужас и панику. Гроб, и он сам в гробу в окружении близких и друзей. Священник медленно обходит вокруг него, качается в руках кадило, распространяя вокруг удушливый аромат ладана, жар от огня, воск, стекающий с оплывших свечей. "Нет! Не хочу!" — воспротивилось происходящему всё его существо. Но, сколько бы не силился очнуться от кошмара, морок, сковавший его разум, волю и чувства, не желал отступать. Николай хотел закричать, но горло сдавило какой-то неведомой силой, и ни звука не вырвалось из плотно сомкнутых уст.

Для Марьи потянулись долгие ночные часы, отсчитываемые мерным качанием маятника в напольных часах. Свечи в канделябре оплыли, догорели и погасли одна за другой с тихим шипением, оставив в воздухе сизоватые дымные кольца. Очнувшись от дрёмы, княгиня с тихим стоном поднялась со стула, затекли шея и плечи, спина не разгибалась. Положив руку на поясницу и стараясь ступать неслышно, она приблизилась к окну и отодвинула портьеру. Светало. В утреннем сумраке лицо князя выглядело мертвенно-бледным. Страх ледяной дланью сжал сердце, Марья вернулась к постели и опасливо дотронулась до покрытого испариной лба супруга. Тёмные брови Николая сошлись на переносице, хриплый вдох показался чересчур громким. Испуганно отпрянув, княгиня запуталась в тяжёлой бархатной юбке и опрокинула стул, с грохотом рухнувший на непокрытый ковром участок паркета.

Длинные ресницы Николая затрепетали, и он открыл глаза.

— Маша, — выдохнул Куташев, — думал, помстилось вечор, — прошептал он, потрескавшимися сухими губами. — Воды, — попросил он.

Памятуя о наставлении Хоффманна, Марья Филипповна торопливо прошла к столу, смочила водой из графина носовой платок и, вернувшись, приложила к его губам мужа. За спиной тихо скрипнув отворилась дверь, на порог ступила Софья. Тёмные глаза княжны, обрамлённые синеватыми кругами, на бледном лице казались огромными.

— Ступайте, я подменю вас, — вымолвила она, приблизившись к невестке и дотронувшись до её плеча.

Появление золовки оказалось, как никогда кстати. Менее всего Марье хотелось нынче говорить с супругом, да и что сказать ему, она, видит Бог, не знала. Обвинять в неверности? Но разве сама она накануне не предавалась запретной страсти в объятьях любовника?

Оставив Николая на попечении сестры, Марья, не оглядываясь удалилась в свои покои. Бесшумно закрыв за собой дверь, тяжело привалилась к ней спиной и сползла на пол. Защипало в глазах, слёзы покатились по щеках. Шмыгнув носом, княгиня затряслась в рыданиях, закрыв лицо ладонями.

Горничная попыталась поднять её, но Марья Филипповна оттолкнула её, упала ничком и зашлась истеричным плачем.

— Господи, Боже, — застыла над ней девка в полнейшей растерянности.

Захлёбываясь слезами, собственным страхом, гнетущим чувством вины, Марья не слышала ничего. Заглушила истерику холодная вода, коей её окатили. Отведя с лица мокрые пряди, княгиня подняла голову, встретившись взглядом с выцветшими голубыми глазами Анны Кирилловны. Старуха передала горничной пустой графин и нагнулась, помогая подняться.

— Слезами горю не поможешь, — сурово поджав губы, молвила пожилая дама, вытирая лицо Марьи белоснежным носовым платком. — Вам надобно отдохнуть и набраться сил, — продолжила она. — Тяжко нынче придётся, шепотки по столице пойдут, слетятся, аки вороньё на падаль, — нелестно отозвалась она о любителях позлословить на чужой счёт.