Фаворитки короля Августа II

Гойм очень хорошо знал, что графиня Рейс ухаживает за ним недаром: это был маневр, к которому она прибегала каждый раз, когда предчувствовала возвышение новой фаворитки; она тотчас искала ее расположения и брала ее на свою сторону. Понятно, что это не могло быть особенно приятно для сердца Гойма, но графиня Рейс была с большими связями; пренебрегать ею было нельзя, и Гойм сделал вид, что он ничего не понимает.

В гостиной собралось довольно большое общество и шел самый веселый, оживленный разговор; но в соседнем кабинете, где были хозяйка дома, ее приятельница Фюрстенберг и другие доверенные лица, шептались о делах.

В обществе, сидевшем в гостиной, болтали о нарядах, уборах и сплетнях — словом, о вещах всем известных и обыкновенных. По всеобщему мнению, нежность, высказанная королем княгине Тешен, предвещала скорую с ней разлуку. Но многие утверждали, что Август будет щадить Любомирскую. Всем были известны ее отношения к Собесскому, ее родство с Радзейявским и то влияние, которое она имела на многих знатных лиц в Польше, которыми король не мог не дорожить.

В кабинете графиня Рейс расспрашивала своего приятеля Фюрстенберга о его разговоре с королем и о впечатлении, которое произвела на Августа графиня Анна.

— Мне кажется, я хорошо знаю Августа, — отвечал Фюрстенберг, — по крайней мере, я близко знаю его по отношению к женщинам. Графиня Гойм сразу отлично себя с ним поставила: она зарекомендовала себя гордой и резкой, и это его на минуту от нее оттолкнуло, но это только сначала так, потом пойдет другое: ее красота не даст покоя его страсти, а страсть в нем всегда, рано или поздно, одерживает верх над рассудком. Теперь он боится ее, но зато тем неодолимее он захочет ею обладать… А что он хочет, то он будет иметь. Она, кажется, не легко сдастся, но зато если они сблизятся, то она захватит в руки такую большую силу, какой никто еще не имел над Августом.

— Вы думаете, что это может случиться?

— Да, насколько я знаю короля, я не считаю этого невозможным.

— А каков, по-вашему, ее характер?

— Его пока еще довольно трудно определить, мне кажется, что ее не знают ни муж, ни ее родственники, да, пожалуй, даже и она сама еще не знает, что родится, когда обстоятельства ее возвысят. Теперь это женщина гордая, благородная, с решительным характером и очень смелым умом.

— Ну, а можно будет на нее как-нибудь влиять?

Князь задумался и отвечал:

— Право, не знаю, но, во всяком случае, я все-таки предпочитаю иметь дело с людьми умными, чем с такими, которые сами не знают, чего хотят и что делают…

Гость и хозяйка расстались, а через несколько минут в этом же самом кабинете шла интимная беседа между графиней Рейс и Анной Гойм.

— Моя милая графиня Анна, — серьезно и важно начала Рейс, положив свои руки на колени Анны, — если у вас хватит терпенья и охоты выслушать меня до конца, то сидите, не перебивайте меня и позвольте мне говорить с вами совершенно откровенно.

— Я к вашим услугам, — отвечала Анна.

— Прекрасно! Мы здесь одни, совершенно одни, нас никто не слышит, и я хочу дать вам по дружбе добрый совет, который вам, быть может, пригодится.

— Я вас слушаю.

— Извольте, я начинаю. Вы, конечно, хорошо знаете и двор, и наше время и наконец себя, чтобы не догадаться, что тут недаром хлопотали о вашем приезде в Дрезден.

— Я догадываюсь.

— И вы не ошибаетесь. Королю надоела Тешен, а натура его такова, что он непременно должен кого-нибудь любить… Будем снисходительны, мой друг, к этому великому и доброму государю. Если весь свет прощает ему его слабости, то не нам строго судить о нем: хорошо это или дурно, но это так и иначе быть не может. Нам, его приближенным, остается лишь одно: из этого зла извлекать как можно больше добра и пользы. Теперь более нет уже никакого сомнения, что вы призваны занять самое близкое положение при короле… Но чтобы извлечь из этого пользу для себя и для других, прежде всего надо знать, что делать.

— Милейшая графиня, — отвечала спокойно Анна, — я нисколько не тщеславна и даже не честолюбива; богатства я не ищу; у меня есть муж, и я постараюсь остаться честной женщиной, это мое единственное желание.

— Я ничего не имела бы вам на это возразить, — с улыбкой отвечала Рейс, — но позвольте мне вам заметить одно, что я, право, не понимаю, за что вы должны сделаться добровольной мученицей.

— Мученицей? — удивилась Анна.

— Да, именно мученицей. Я продолжаю быть откровенной: Гойма вы не любите и не можете любить… Он стар и развратен, так что, несмотря на все ваши совершенства, он даже не верен вам; любить его невозможно: рано или поздно, а сердце отзовется.

— Графиня!..

— Я вас просила о терпении.

— Извольте продолжать.

— Вы его не любите и имеете на то причины… Наконец сердце рано или поздно возвысит свой голос…

— Я заглушу его голос.

— Да, вы заглушите этот голос раз или два, но придут годы тоски и скуки, и вы броситесь с отчаянья в объятия первого встречного, и в этом не будет счастья. Знаю я свет: это наш обыкновенный путь! Меж тем король наш мил и хорош, и жизнь с ним будет настоящим блаженством.