Федералист

При ближайшем рассмотрении упомянутое соображение представляется скорее показным, чем убедительным. Уместность меры не касается высшей мудрости или добродетели президента. Речь идет о том, что законодательная власть не непогрешима. Властолюбие может иной раз подтолкнуть ее к нарушению прав других членов правительства, фракционный дух иногда извратит обсуждаемые проблемы, мимолетные впечатления иной раз побудят принять поспешные меры, которые она сама по зрелом размышлении осудит. Первейший мотив наделить президента правом, о котором идет речь, заключается в том, чтобы дать ему возможность защищаться; во-вторых, увеличить шансы сообщества против принятия из-за спешки, небрежности или злого умысла скверных законов. Чем чаще предлагаемая мера подвергается рассмотрению, тем разнообразнее положение тех, кто займется этим, и тем меньше должна быть опасность промахов, проистекающих из-за недостаточного обсуждения или ошибочных шагов по причине заражения какой-нибудь общей страстью или интересом. Куда менее вероятно, чтобы заслуживающие порицания взгляды охватили все части правительства одновременно и по одному вопросу, да так, что, подчинив каждого и всякого, ввели их в заблуждение.

Власть предотвращать принятие дурных законов включает и власть не допускать принятия хороших законов, и ее можно использовать как для одной, так и для другой цели. Но это соображение отнюдь не предстанет весомым в глазах тех, кто способен должным образом оценить вред непостоянства и изменчивости законов, что является основным недостатком характера и духа наших правительств. Они будут считать любое установление, рассчитанное на сдерживание законотворчества и ограничение этой деятельности положением, существующим в данный момент, как способное принести больше добра, чем зла, ибо оно содействует большей стабильности в системе законодательства. Возможный вред в результате отклонения нескольких [c.479] хороших законов будет с лихвой компенсирован предотвращением принятия ряда скверных.

Но это не все. Превосходящий вес и влияние законодательной власти в системе свободного правительства и риск для исполнительной власти при пробе сил в состязании с ней обеспечивают достаточную уверенность, что вето будет, как правило, использоваться очень осторожно, и поэтому следует ждать скорее обвинений в робости, чем в опрометчивости при его применении. Королю Великобритании со всеми его суверенными атрибутами и влиянием, которое он черпает из тысячи источников, в наше время нелегко будет решиться наложить вето на объединенную резолюцию обеих палат парламента. Он не преминет использовать все свое влияние для удушения любой неприемлемой для него меры еще на пути к трону, чтобы не встать перед дилеммой: либо разрешить ее, либо рискнуть вызвать недовольство народа, встав в оппозицию к законодательному органу. В конечном счете он, возможно, и прибегнет к своей прерогативе, но только в случае явной приемлемости или крайней необходимости. Все хорошо информированные люди королевства признают справедливость этого замечания. Вето короной не применялось очень давно.

Если столь могущественный и крепко сидящий на троне британский монарх проявит щепетильность при применении обсуждаемой прерогативы – насколько большей осторожности с разумными основаниями можно ожидать от президента Соединенных Штатов, наделенного всего на четыре года исполнительной властью правительства, полностью и целиком состоящего из республиканцев?

Очевидно, куда более опасно, если он не использует свое право в случае необходимости, чем если будет часто и энергично его применять. Доводы против необходимости применения этого права почерпнуты именно из этого источника. О нем говорилось как о праве, отвратительном по форме и бесполезном на практике. Но из этого отнюдь не следует, что, если к нему редко прибегали, оно никогда не будет применяться. В случае, для которого оно главным образом и предназначено, – при непосредственном нарушении конституционных прав исполнительной власти или когда приносится в жертву очевидным и осязаемым образом [c.480] общественное благополучие – человек, обладающий изрядной долей твердости, воспользуется своими конституционными средствами защиты, прислушиваясь к собственному чувству долга и ответственности. В первом случае его твердость стимулируется непосредственной заинтересованностью в возможностях власти на своей должности, во втором – вероятностью одобрения избирателями, которые, хотя в сомнительных случаях и склонятся, естественно, в сторону законодательного органа, едва ли позволят ввести себя в заблуждение, если дело ясно. Я говорю теперь, имея в виду должностное лицо, обладающее умеренной твердостью. Но есть мужественные люди, идущие на любой риск при выполнении своего долга.