Федор Алексеевич

Голицын громко прочёл челобитную и тут же стал сворачивать её. Как только свернул и перестал шуршать бумагой, заговорил царь, заговорил негромко, и оттого в Думе не то что шевелиться, а кажется, дышать перестали, — такая тишина установилась.

   — Я, как государь, должен во всём следовать закону и заповедям Христа, который заповедовал нам любовь и бескорыстие к ближнему. Но злокозненный плевосеятель и супостат, видя от славного ратоборства христианским народам тишину и мирное устроение, а неприятелям нашим озлобление, всеял в незлобивые сердца славных ратоборцев местные случаи, от которых в ратных делах происходила великая пагуба, а ратным людям от неприятелей великое умаление. Местничество вредит благословенной любви, искореняет мир и братское соединение, разрушает усердие и служит на пользу лишь неприятелю нашему. Ещё Иван Васильевич Грозный, борясь с местничеством, повелевал в походах быть без мест, тож делал и родитель мой, однако зло это и поныне процветает в державе нашей. Увы, я доси не могу искоренить это зло и оттого терпим мы на бранном поле срам и бесчестье. Вот князь зачёл вам челобитную выборных людей, тех, кто более всего терпел пагубу от местничества. Так давайте решите сегодня по этому челобитью — всем разрядам и чинам быть без мест или по-прежнему быть с местами?

Царь окончил, взглянул на патриарха, тот начал говорить возмущённо:

   — От местничества аки от источника горчайшего, вся алая и Богу зело мерзкая и всем нашим царственным делам ко вредительному происходило, и благое начинание, яко возрастную пшенице терние, подавляло и до благополучного совершения, к восприятию плодов благих не допускало. И не точи род егда с иным родом за оное местничество многовременные злобы имел. Аз же и со всем освящённым собором не имеем никоея достойные похвалы принести великому вашему царскому намерению за премудрое ваше царское благоволение.

Патриарх кончил, отёр лоб платком. Царь обратился к боярам:

   — Хочу услышать и Думы слово.

   — Что и говорить, — поднялся с лавки Хованский. — Вели, великий государь, учинить по прошению патриарха и архиереев, чтобы всем во всех чинах быть без мест, ибо в прошлые года во многих делах от местничества, когда полковники и воевода перепирались меж собой, кто из них знатнее, нашему воинству была поруха, а неприятелю радованье.

   — А чтоб навсегда искоренить сие зло, вели, государь, нарушителей смертью карать или ссылкой в Сибирь, альбо кнутом хорошим, — предложил Одоевский.

Выступили и Милославский, и Долгорукий, и все в одно слово говорили: местничеству не быть. Никто не выступил против царского и патриаршего приговора. Может, кому-то и думалось за местничество, особенно из старых знатнейших фамилий, но никто не решился поперёк царского и патриаршего слова даже пикнуть. А когда государь спросил, обращаясь ко всей Думе, все ль думают так, то бояре дружно ответствовали:

   — Да будет так!

   — Внесите разрядные книги, — приказал царь.

Стрешнев отворил дверь, и через неё пошли один за одним подьячие, неся высокие стопы книг перед собой и всё это составляя на пол. Получилась изрядная гора.

   — Здесь, в этих книгах, — указал царь на эту «гору», — за многие годы собраны записи о местах. Для совершенного искоренения и вечного забвения этого зла велю ныне же в вашем присутствии предать эти книги огню. И отныне повелеваю всем боярам, окольничим и всяких чинов людям и в полках, и в посольских делах быть между собой без мест. И впредь никому ни перед кем прежними местами не возноситься. И впредь да не воспомнится местничество вовеки.

К концу голос государя возвысился и он приказал подьячим, стоящим у «горы»:

   — В печь! И немедля!

   — Да будет так, — нестройно подтвердили с лавок бояре.

   — Гореть злу синим пламенем, — не удержался сказать последнее слово Хованский.

Подьячие вновь подхватили стопы разрядных книг и потащили их назад в переднюю, где уже пылала печь. Несколько окольничих было послано проследить за сожжением, дабы не было утаено от огня ни одной «плевосеятельной» книги.

И когда из передней сообщили, что книги уже славно горят, Фёдор Алексеевич повеселел и с умиротворённой улыбкой обратился к Думе:

   — Благодарю вас, бояре и отцы святые, за столь единодушную поддержку моего решения. И в знак моей признательности вам я велю сохранить в Разряде и всегда держать там родословную книгу и всем вам разрешаю держать родословные дома, у кого они есть, дабы будущие потомки ваши могли гордиться своими пращурами и наследовать их великие дела во славу отчины. Гордиться, но не выситься. Ибо спесь пучит, смиренье возносит.

— Да будет так, — сказали бояре, искренне довольные, что государь ныне повеселел. Впервые со дня смерти жены он улыбался, и это Думой засчитывалось себе в заслугу.

Глава 51

ИЗ ПОГАНСТВА В ХРИСТИАНСТВО

Артамон Лузгин сколь помнил себя жил на Волге под Казанью и промышлял в основном рыбалкой, а потом решил не только рыбой, но и хлебом своим разживиться. Вспахал, засеял, и едва взошла полба, как явился к нему местный мурза Темир.

   — Артамошка, почему без спроса на чужой земле сеял?