Федор Алексеевич

Тяпкин, поручив спутников великих послов подьячему Посольского приказа, самих провёл в отведённую для них резиденцию и сказал с плохо скрываемой гордостью:

   — Отныне, пока вы находитесь в державе великого государя, уважаемые Панове, вы состоите на полном содержании царского величества. Всё, что вам будет доставляться, всё будет для вас бесплатным.

   — О-о, — округлился рот даже у спесивого Чарторыйского.

А Сапега не удержался, захлопал в ладоши и едва не пропел:

   — Это прекрасно! Это прекрасно!

«Ещё бы не прекрасно, чёртов пан, — думал Тяпкин. — У вас я последние портки закладывал, чтобы не подохнуть с голоду, а вам здесь скатерть-самобранку предоставили».

Разместив великих послов, Тяпкин явился к князю Голицыну.

   — Ну как? — спросил тот. — Устроил?

   — Устроил, Василий Васильевич.

   — Они довольны?

   — Ещё бы, встать на полное содержание, да ещё и не довольствоваться. Сапега чуть не плясал от радости.

   — Это хорошо, это хорошо. Покладистее будут.

   — А я сомневаюсь. Уж их-то я знаю.

   — Что ты имеешь в виду, Василий Михайлович?

   — За Киев они с нас заломят такую цену, что казна затрещит.

   — А что делать? Государь и Дума указали — за Киев ничего не жалеть.

   — Вот-вот. И эти прохиндеи знают, что Киев для нас слишком дорог. Вот и заломят цену выше неба.

   — А что если, Василий Михайлович, я приглашу их к себе, ну и тебя, разумеется. Сядем за стол, разольём фряжское... А?

   — Попробовать можно, — согласился Тяпкин, вспомнив, сколь полезны бывали для него такие застолья. — Даже, пожалуй, может неплохо получиться. Во всяком случае, можно будет выведать, доколе им король разрешил уступать. Сапега болтлив и в пьяном виде вполне может проговориться.

   — Ты не знаешь, на что падок Чарторыйский?

   — На художества, картины, скульптуры, дорогой хрусталь, фарфор. Я был у него во дворце, весь завешан и заставлен цацками.

   — Великолепно. У меня всё это есть, я постараюсь его уволочь любоваться прекрасным, а ты разговоришь Сапегу.

   — Ну что ж, это резонно. В отсутствие Чарторыйского его легче будет на откровенность вытянуть. И ещё, Василий Васильевич, оденься в кунтуш, уж так ты ублаговолишь их этим.

   — Это добрая мысль. Я, пожалуй, и прислугу всю в польское платье переодену. Ну, Василий Михайлович, — заметил Голицын с оттенком восхищения, — да ты кудесник просто, такое придумать...

   — Что делать, князь, — заскромничал Тяпкин. — С волками жить — по-волчьи выть. Вы, надеюсь, по-польски говорите?

   — Да вроде неплохо, и читаю и пишу.

   — Тогда всё в порядке. А если ещё и прислуга будет по ихой мове...

   — Я подберу таких из дворни. Всё будет по-польски.

Князь Голицын, один из богатейших людей державы, не пожалел затрат на подготовку торжественного ужина в честь высоких послов. Помимо обычных московских блюд были доставлены с Волги полные туеса чёрной икры и осётры пудовые. И всё приготовлено было по лучшим рецептам западной кухни поваром-поляком и выставлено на стол. Несколько корзин со свежими фруктами стояли тут же на особых подставках.

Приглашения на торжественный ужин к начальнику Посольского приказа князю Голицыну поляки получили за три дня до события. Они, приглашения, были изготовлены на немецкой бумаге и написаны золотыми буквами по-польски: «Досточтимый пан Чарторыйский! Князь Голицын тщит себя счастливой надеждой, что Вы сможете быть на торжественном ужине, посвящённом Вашему прибытию, у него во дворце в четверг текущей недели. Карета будет подана для Вас в три часа пополудни. Примите мои уверения в глубочайшем уважении. Ваш В. Голицын».

Точно такое же приглашение было написано и Сапеге. Подьячий, изготавливавший эти приглашения, усомнился:

   — А не вписать ли обоих в одну хартийку, чай, вместе живут-то.

   — Ни в коем случае, — сказал Тяпкин. — Паны — народ спесивый, могут разобидиться. Чарторыйский наверняка взбрыкнёт из-за того, что Сапега рядом будет вписан. Нет уж, братец, пиши две хартийки.

   — Чернил жалко, всё ж золото.

   — Пиши, пиши, не твои чернила-то.

В четверг приспела пора дивиться Тяпкину, когда к резиденции великих послов подкатили две золочёные кареты, запряжённые шестериком. И кучер первой закричал басовито по-польски:

   — Карета светлейшему пану Чарторыйскому!

А кучер второй возопил высоким фальцетом:

   — Карета пану Сапеге!

Тяпкин был в восторге: «Ай да князь, ай да умница! Вот распотешил-то спесь панскую». И где-то в глубине души Тяпкин сам малость спесивился: «У меня научился». Но это даже не спесь была, а некое удовлетворение учителя своим догадливым учеником.

Встретили высоких послов, подъезжавших к хоромам князя Голицына, лакеи в расшитых ливреях. Кланяясь панам поясным поклоном, вели их церемонно в дом, где на крыльце поджидал гостей сам хозяин в новеньком кунтуше.

   — Милости прошу, Панове.