Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres]

Им противостоят люди зла. Достоевский впервые столкнулся с ними на каторге. Они влекли и пугали его своей загадочностью. Он долго не понимал их. И то, что, наконец, понял, было самым потрясающим откровением, которым подарила его каторга. Эти преступники совсем не знали раскаяния. «В продолжение нескольких лет я не видал между ними ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении. Ведь можно же было во столько лет хоть что-нибудь заметить, поймать, уловить в этих сердцах, хоть какую-нибудь черту, которая бы свидетельствовала о внутренней тоске, о страдании. Но этого не было, положительно не было

». Как объяснить эту нераскаянность? Невежественностью, душевной тупостью, неразвитостью? Автор отстраняет «готовые точки зрения». Каторжный люд был грамотный. «Наверное, более половины из них умело читать и писать. В каком другом месте, где русский народ собирается в больших массах, отделите вы от него кучу в 250 человек, из которой половина была бы грамотная?» Достоевский не останавливается перед признанием дерзновенным, почти невероятным: эти злодеи, убийцы, преступники были лучшие русские люди. «Сколько в этих стенах погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром. Ведь надо уж все сказать

: ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы…»

Итак, «готовая» точка зрения на совесть и моральный закон ничего не объясняет. Лучшие люди, грамотные, даровитые, сильные, никаких угрызений совести не испытывают. Загадка преступности встает перед писателем. «Философия преступления, – заключает он, – несколько потруднее, чем полагают». Так возникает тема «Преступления и наказания».

Вопрос о совести сложнее, чем думают сторонники оптимистической морали. Таинственную природу зла автор исследует на примере нескольких «сильных» личностей.

Вот арестант Газин. Достоевский рассказывает о нем: «Этот Газин был ужасное существо. Он производил на всех страшное, мучительное впечатление. Мне всегда казалось, что ничего не могло быть свирепее, чудовищнее его… Мне иногда представлялось, что я вижу перед собой огромного, исполинского паука, с человека величиною… Рассказывали, что он любил прежде резать маленьких детей, – единственно из удовольствия: заведет ребенка куда-нибудь в удобное место, сначала напугает его, измучает и, уже вполне насладившись ужасом и трепетом маленькой жертвы, зарежет ее тихо, медленно, с наслаждением… А между тем в остроге он вел себя очень благоразумно. Был всегда тих, ни с кем не ссорился и избегал ссор, но как будто от презрения к другим, как будто считая себя выше всех остальных… Что-то высокомерно-насмешливое и жестокое было всегда в лице его и в улыбке». Газин – демоническая личность; его образ воспринимается писателем как воплощение чистого зла, насилие над детьми – как признак демонической одержимости (Свидригайлов и Ставрогин). Злая сила символизируется в образе паука («баня с пауками» Свидригайлова, пауки Версилова, Ипполита, Ивана Карамазова). В Газине выражена разрушительность зла – начало Аримана. В другом разбойнике – Орлове – показано величие зла – начало Люцифера. Об этом страшном злодее Достоевский пишет: «Положительно могу сказать, что никогда в жизни я не встречал более сильного, более железного характером человека… Это была наяву полная победа над плотью

. Видно было, что этот человек мог повелевать собою безгранично, презирая всякие муки и наказания, и не боялся ничего на свете… Между прочим, я поражен был странным его высокомерием. Я думаю, не было существа в мире, которое могло бы подействовать на него одним авторитетом… Я пробовал с ним заговаривать об его похождениях, но когда он понял, что я добираюсь до его совести и добиваюсь в нем хоть какого-нибудь раскаяния, то взглянул на меня до того презрительно и высокомерно, как будто я вдруг стал в его глазах каким-то маленьким, глупеньким мальчиком, с которым нельзя и рассуждать, как с большим. Даже что-то вроде жалости ко мне изобразилось в лице его. Через минуту он расхохотался надо мной самым простодушным смехом, безо всякой иронии… В сущности, он не мог не презирать меня и непременно должен был глядеть на меня, как на существо покоряющееся, слабое, жалкое и во всех отношениях перед ним низшее». Достоевский сталкивается с титанической личностью, сверхчеловеком, для которого обычная мораль – жалкое ребячество. Зло совсем не ущербленность воли и слабость характера; напротив, в нем страшное могущество, мрачное величие. Зло не в господстве низшей плотской природы над высшей духовной; злодей Орлов являет в себе полную победу над плотью. Зло есть мистическая реальность и демоническая духовность.